Бернард Быховский - Кьеркегор

Осенью 1841 года — как раз к лекциям Шеллинга — Энгельс прибыл в Берлин для отбывания воинской повинности. «Кстати,— писал он Арнольду Руге в ответ на предложение подвергнуть критике выступления Шеллинга,— я вовсе не доктор и не смогу им стать; я всего только купец и королевско-прусский артиллерист» (1, 513). Но отрицательное отношение Энгельса к Шеллингу было им сформулировано еще до переезда в Берлин. Уже в 1840 году в статье «Воспоминания Иммермана» Энгельс ставит риторический вопрос, задевающий самую суть поворота Шеллинга от классической философии: «Не прекращается ли всякая философия там, где согласованность мышления и эмпирии „выходит за пределы понятия“? Какая логика сможет удержаться там..?» (1, 382).

Разрыв Шеллинга с Гегелем, его антигегельянство было поворотным пунктом в истории немецкого философского идеализма и предзнаменованием аналогичного поворота всей буржуазной философии вообще. Энгельс, слушая лекции Шеллинга, еще не мог видеть этого назревшего кризиса философского идеализма, но он со всей решительностью выступил против предпринятого Шеллингом отмежевания от рационального образа мысли. Здесь пролегла пропасть между идеализмом Гегеля и Шеллинга. «Два старых друга юности, товарищи по комнате в Тюбингенской духовной семинарии, снова встречаются лицом к лицу через сорок лет как противники. Один, умерший уже десять лет тому назад, но живой более чем когда-либо в своих учениках; другой... духовно мертвый уже в течение трех десятилетий, ныне совершенно неожиданно претендует на полноту жизненной силы и требует признания» (1, 386). Суть разногласий в том, что Гегель гордился разумом (см. 1, 451), Шеллинг же ограничивает и принижает его.

Энгельс отнюдь не придерживается ортодоксального гегельянства. Он обращает внимание на то, что Гегель подвергся нападению с двух противоположных сторон — «со стороны своего предшественника Шеллинга и со стороны своего младшего преемника Фейербаха» (1, 443). Ссылаясь на Фейербаха, Энгельс не скрывает своих симпатий к атеистическому антропологизму и своей нетерпимости к «схоластически-мистическому способу мышления Шеллинга» (1, 413). Однако критическое отношение к Гегелю слева, противостоящее критике Гегеля справа, еще не созрело в ту пору у Энгельса до критики философского идеализма с позиций противоположного лагеря в философии, до разрыва с младогегельянцами. Критика Энгельсом Шеллинга скорее сближает, чем разъединяет, его с левогегельянством [1] В своем «Философско-историческом лексиконе» Л. Ноак приписывает работу Энгельса «Шеллинг — философ во Христе» Бруно Бауэру (83, 783). Но в ориентации на Фейербаха уже намечается дальнейший — решающий — сдвиг.

Год спустя после обращения Руге к Энгельсу Карл Маркс обратился с таким же предложением к Фейербаху, видя в нем подлинного антипода Шеллинга. Отношение Маркса к новошеллингианству ясно и недвусмысленно — решительное осуждение и негодование. «Философия Шеллинга — это прусская политика sub specie philosophiae» (2, 27, 377). Маркс не сомневался в готовности Фейербаха заклеймить ретроградное учение, названное Фейербахом в «Сущности христианства» «философией нечистой совести», самую сокровенную тайну которой составляет «беспочвенная, детская фантастика». Ее лозунг — «чем нелепее, тем глубже» (24, 2; 28, 223). «Бедная Германия! — восклицал Фейербах в предисловии к своему антирелигиозному шедевру.— Тебя нередко надували в области философии, и чаще всего тебя обманывал только что упомянутый Калиостро, который постоянно тебя морочил...» (24, 2, 29). И хотя Фейербах, поглощенный в то время другой работой, отклонил просьбу

Маркса, его ответные письма дают яркое представление о его презрении к университетским проповедям Шеллинга и о его воинственной непримиримости к теософическим ухищрениям.

Пятилетние берлинские курсы не были опубликованы Шеллингом, а его почти не изученный рукописный архив погиб в подвалах мюнхенской университетской библиотеки в годы второй мировой войны во время бомбежек летом 1944 года. Основным первоисточником для ознакомления с содержанием берлинских лекций служат сохранившиеся записи этих лекций слушателями. Одной из таких записей является обнаруженный Евой Нордентофт-Шлехта в Датской национальной библиотеке в Копенгагене конспект Кьеркегора, впервые опубликованный (в немецком переводе) в 1962 году (71). Однако, поскольку Кьеркегор прослушал лишь мифологический раздел курса Шеллинга (сорок одна лекция), завершающая его часть — «Философия откровения» — в этом конспекте не отражена. Тем не менее для нас представляют наибольший интерес шесть лекций (9—15), в которых, подвергая критике философию Гегеля, на глазах у почтеннейшей публики совершил самоубийство немецкий классический идеализм в лице одного из его основоположников.

Глубокое убеждение в разумности действительности было ведущим принципом всего философского построения Гегеля. И этот именно принцип явился основной мишенью антигегельянских атак Шеллинга. Однако принцип этот заключает в себе два значения: панлогическую уверенность в рациональной сущности движения и развития всего сущего, обязывающую к его рациональному осмыслению, и апологетическую оценку бытия, каково оно есть, с вытекающими отсюда консервативными выводами гегелевской системы. При этом первое из значений принципа разумности всего действительного трактуется Гегелем как идеалистическое тождество бытия и понятия, реального и логического. «Логика вещей» понимается не метафорически, как объективная закономерность, требующая логического понимания и доступная только такому пониманию, а в прямом смысле — как онтологическое тождество бытия и развития как логики мирового разума, абсолютной идеи.

Объектом нападок Шеллинга на принцип разумности действительного было не идеалистическое тождество и не его апологетический подтекст, а сама рационалистическая, логическая доминанта. Средоточием его антигегельянской критики был философский рационализм, получивший у Гегеля радикальную форму панлогизма. Разрыв действительного и разумного, противопоставление логического реальному, отрицание методологической доступности бытия рациональному познанию — таковы противопоставляемые Шеллингом Гегелю основоположения его «философии откровения».

Шеллинг отбрасывает гегельянство с порога. Гегель, по его мнению, был лишь печальным эпизодом в истории новой философии. Стремясь превратить логику в науку, открывающую путь к абсолютному, отождествив логическое с действительным, Гегель, по словам Шеллинга, поставил себя в глупое положение (sich zum Narren machte; лекция 10). Его панлогизм превозносит философию превыше религии, ибо «чисто рациональное познание столь же мало может быть христианским, сколь и геометрия» (лекция 13). Христианство в его учении так разжижено, что его едва можно узнать (лекция 18). Какой же это вообще теизм, если абсолютная идея теряет всякий личностный характер? (лекция 15). Как может такая философия претендовать на то, чтобы быть христианской? Она должна быть отвергнута как негодный продукт ложного метода, «терпящего позорное крушение при переходе к действительному бытию» (25, 7, 891).