Бернард Быховский - Кьеркегор

Спустя шесть лет после разрыва Регина вышла замуж за своего бывшего учителя и поклонника Фрица Шлегеля, впоследствии датского губернатора на Антильских островах. «Она вышла замуж... Когда я прочел об этом в газете, меня словно хватил удар...» (6, 5—6, 88). Кьеркегор обратился с письмом к Шлегелю: «В этой жизни она будет принадлежать вам. В историю она войдет рядом со мною» (6, 35, 231). Он посвятил ей две свои «Назидательные речи». Он завещал ей все свое имущество. Регина Шлегель пережила Кьеркегора на полвека. Она умерла 82 лет отроду. «Он пожертвовал мною богу»,— писала она незадолго до смерти (6, 35, 278).

Каких только домыслов ни высказывали кьеркегороведы для объяснения разрыва!

Одни объясняли его импотентностью Кьеркегора, другие сравнивали с жертвоприношением Авраамом своего единственного сына.

В литературных произведениях Кьеркегора мы находим некоторые раздумья о браке, которые проливают свет на его экстравагантный поступок. «Немало мужчин стали гениями благодаря девушке, немало мужчин стали героями благодаря девушке, немало мужчин стали поэтами благодаря девушке, немало мужчин стали святыми благодаря девушке; но кто в действительности сделался гением, героем, поэтом или святым благодаря девушке, ставшей его женой?.. Благодаря ей он становился лишь коммерческим советником... генералом... отцом семейства» (6, 15, 61). «Жениться, иметь детей, нажить геморрой, сдать экзамен по теологии, стать депутатом...» (4, 232). А вот и чистосердечное признание: если бы я женился на Регине, «я никогда не стал бы самим собой» (8, II, 381).

Таково крупнейшее событие в личной жизни Кьеркегора, биография которого сделалась предметом бесчисленных исследований!

Разрыв с Региной произошел спустя две недели после того, как Кьеркегор защитил свою магистерскую диссертацию «О понятии иронии, с особым вниманием к Сократу». «Магистром иронии» называл себя впоследствии Кьеркегор. В этой диссертации обнаруживается не только тщательное изучение сократических диалогов Платона, но и знания философии Гегеля, полученные от университетских преподавателей, датских гегельянцев Хейберга и Мартенсена. Но в этой диссертации заметно сказывается влияние датских антигегельянцев Мёллера и Сибберна. Прав знаток литературного наследства Кьеркегора Нильс Тульструп, утверждая, что уже и в то время Кьеркегор не был гегельянцем (см. 68, 315). Через две недели после разрыва он уезжает в Берлин слушать лекции Шеллинга. По возвращении домой после четырехмесячного пребывания в Пруссии начинается новый этап в его жизни — творческое затворничество.

В 1838 году умер отец Сёрена. Еще ранее умерли его мать, все сестры и два брата. Остался в живых лишь один старший брат, будущий епископ. Не случайно критическая статья Кьеркегора о романе X. К. Андерсена озаглавлена «Из бумаг одного пока еще живого». В наследство от отца ему осталась крупная сумма, более 30 тысяч ригсдалеров в ценных бумагах, обеспечившая ему не только комфортабельное, расточительное существование до конца жизни, но и позволившая оплачивать издание всех его сочинений. Поселившись в просторном доме, обслуживаемый секретарем и слугой, Сёрен не отказывал себе ни в хороших сигарах, ни в изысканных винах. Он жил замкнутой жизнью, в полном одиночестве. «Я живу, — писал он в своем „Дневнике“,— в своей комнате, как в осаде, не желая никого видеть и постоянно опасаясь нашествия противника, т. е. какого-нибудь визита, и не желая выходить» (8, 90). Но каждодневно он выходил на прогулку по улицам Копенгагена, тощий, очкастый, со своим «верным другом» — зонтом под мышкой, с широкополым цилиндром на макушке и сигарой в зубах, обмениваясь ироническими репликами со встречными знакомыми.

Вернувшись домой, в свою «осажденную крепость», он принимался за работу. За исключением нескольких месяцев преподавания латинского языка и кратковременных занятий в пасторской семинарии, Кьеркегор никогда нигде не состоял «на службе». Предназначенный отцом к пасторской деятельности, он не воспользовался окончанием теологического факультета. И хотя Кьеркегор на разных этапах своей жизни намеревался стать сельским священником, он так и не осуществил этого намерения. Не воспользовался он и возможностью университетской деятельности, открывшейся ему после получения ученой степени.

Но работоспособность его поистине поразительна! Его литературная плодовитость неимоверна. Стоя у пульта, он писал и писал, денно и нощно, при свечах до рассвета. «Поэтому я люблю тебя, тишина духовного часа, здесь в моей комнате, где никакой шум и никакой человеческий голос не нарушают бесконечность раздумья и мыслей... Поэтому я люблю тебя, тишь одиночества» (6, 15, 353—354).

В 1843 году вышло в свет крупнейшее произведение Кьеркегора — двухтомная этико-эстетическая работа «Либо — либо» в 838 страниц. За последующие двенадцать лет (до его смерти) им опубликовано более шести тысяч печатных страниц (пятнадцать убористых томов Собрания сочинений), а его рукописное наследство составляет почти десять тысяч страниц (в том числе «Дневник», начатый им с 1838 года и продолженный до конца жизни), заполнивших двадцать печатных томов. Это эстетические, этические, религиозные (88 «Назидательных речей»!), философские произведения. «Датский Сократ», как любят называть его почитатели, и в этом отношении радикально отличался от своего древнегреческого прообраза, не написавшего, как известно, ни одной страницы. Вся жизнь Кьеркегора — своеобразное опьянение литературным творчеством. Сам он сравнивал себя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками, т. е. творчеством.

Однако покоя не было. «Либо — либо» имела успех (в 1849 году вышло второе издание), и Кьеркегор сделался местной знаменитостью, так как ни для кого не было секретом, кто кроется за псевдонимом Виктор Эремита и за другими псевдонимами быстро следовавших одна за другой его новых книг. Но разрыв с Региной Ольсен, в особенности после того как он получил литературное выражение в «Повторении», «Дневнике обольстителя», «Виновен? Не виновен?», вызвал негодование обывателей, нескончаемые кривотолки и вылился в городской скандал. Сатирический журнал «Корсар» (распространявшийся с большим для тогдашнего Копенгагена тиражом в три тысячи экземпляров) сделал Кьеркегора предметом непрестанных карикатур и издевательств. «Я — мученик насмешек», — записывает он в своем «Дневнике» (7, 360). На улицах в Копенгагене Кьеркегора преследовала брань прохожих. Мальчишки с криками «либо — либо» гонялись за ним и швыряли в него камнями. Его замкнутость и одиночество еще более усилились. «Если Копенгаген вообще когда-нибудь был единого мнения о ком-нибудь, то я должен сказать, что он был единодушен обо мне: я — тунеядец, праздношатающийся, бездельник, легковесная птичка...» (6, 33, 56). «Для целого слоя населения я действительно существую как своего рода полупомешанный» (7, 591). Жалобами на то, что никто, ни один человек его не понимает, пестрят записи в дневниках Кьеркегора.