Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

Недавно в одной книге я обнаружил великолепную фразу: «Когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования». Это — слова Бернарда Шоу. Отдавая должное его саркастическому юмору, постараюсь все же быть предельно правдивым. Иначе мои воспоминания просто никому не нужны. Ведь писать буду о том, что делал, с какими людьми встречался, свидетелем и участником каких событий бывал. Двумя ногами всю жизнь стоял на грешной земле, не под стеклянным колпаком. Наверное, в этом самое главное, самое интересное.

Моя жизнь начиналась на разломе эпох. Появись я на свет пятьюдесятью годами раньше, не знаю, кто бы из меня получился. Но «разлом эпох» сделал свое дело, и я стал счастливым человеком.

Случайное и закономерное переплелось в моей жизни. Однако, когда я воздавал хвалу случаю, жена укоризненно говорила:

— Да, тебе действительно везло. Ты попадал во многие интереснейшие экспедиции. Но не забывай, как упорно ты туда стремился!

В экспедициях я вел дневники. Если сложить все эти записи, получится толстая стопа. В ней лучшие годы моей жизни.

Я был бы счастлив, если бы стал писателем. Но писать могу лишь о том, что видел, слышал, знаю. Через мои руки прошли тысячи слов, написанных корреспондентами разных уровней и рангов. Передавая их в эфир, я невольно шлифовал свой литературный вкус.

Иногда мне и самому выпадала роль корреспондента. В журналиста я превращался в тех местах, где для профессиональной прессы не хватало места. Было так и на Северном полюсе. Корреспондентами по совместительству были все четверо. Я представлял «Правду». Редакционное удостоверение, выданное главным редактором, храню и поныне. Непонятным осталось лишь одно — кому я должен был предъявлять это удостоверение, там, на полюсе. Время шло. Мои газетные и журнальные сочинения, как и любые статьи периодики, умирали. А пока они тонули на библиотечных полках, родилось новое поколение читателей. Отсюда желание написать книгу. Но мешала лень, нормальная человеческая лень, которую кто-то назвал инстинктом самозащиты. И кто знает, взялся ли бы я за перо, если бы в один прекрасный день мне не позвонили из редакции журнала «Искусство кино». К пятидесятилетию советской кинематографии меня просили ответить на вопрос: какова роль кино в моей жизни?

Глубоко убежденный, что советская кинематография не пострадает без моих глубокомысленных рассуждений, я отбивался как мог. Но настойчивость сотрудницы редакции победила.

— Мы пришлем к вам опытного журналиста, — проворковала она в телефонную трубку. — Он приедет с магнитофоном, а вы что-нибудь ему расскажите!

Дальше отказываться было неудобно. Я назначил время. Через два дня мой рассказ обернулся вполне съедобной заметкой.

Так мысль о воспоминаниях стала материализовываться. И мне и журналисту Михаилу Арлазорову, в содружестве с которым написана эта книга, пришлось изрядно поработать. Мне хочется от души поблагодарить моего друга (за время работы мы очень подружились). Наверное, если бы не наша встреча, мои воспоминания так бы и не были написаны. Что же касается заметки, давшей толчок нашей совместной работе, то журнал «Искусство кино» ее просто не опубликовал. Вероятно, редактору она понравилась гораздо меньше, чем мне. Однако рассказ о первых годах русского кино, поклонником которого я стал с детства, включен в эти записки.

Чем занимались мои предки. Где я родился. К нам едет тетя Гульда. Домик на Боярах. Общественная жизнь под абажуром с висюльками. Домашние спектакли. Поездки за границу. Звонок полицмейстеру. Специальная комиссия. Мы переезжаем в Москву.

Аристократы кичились древностью своих родов. Специалисты по родословным, копаясь в старых бумагах, рисовали, а иногда и подрисовывали в угоду клиентам сложную крону развесистых генеалогических деревьев. Эти времена прошли. Современный человек, охваченный стремительным темпом жизни XX века, как правило, почти ничего не знает о своих предках. В лучшем случае ему известны годы рождения отца и матери, на дедушек и бабушек эрудиции уже не хватает, а прадеды проступают в воображении какими-то едва осязаемыми контурами. Вопрос же о еще более далеких предках возникает сегодня редко. Мы не всегда знаем, были ли они воинами или священниками, крепостными или золотоискателями… О крупных исторических сдвигах мы узнаем из книг. О событиях семейной летописи до нас не доходит и сотой доли того, что рассказывают книги.

Мои предки пришли в Россию из Германии. Еще в екатерининские времена для наблюдения за отарами овец на Украине из Тюрингии выписали ветеринара Кренкеля. В XIX веке в Харькове трудился другой мой предок, пекарь Кренкель. Там же, в Харькове, 28 апреля 1863 года родился мой отец. Когда же совершился переезд в Прибалтику, не знаю.

Деда моего звали Эрнст, отца — Теодор. Так уж повелось в семье: два имени — Эрнст и Теодор. Я — Эрнст, а мой сын опять Теодор.

Дед был акцизным чиновником. Женился на Вильгельмине Грюнберг. В приданое за ней дали большой дом и фруктовый сад с малинником, старинной липовой аллеей и множеством цветов.

Отец мой родился на две недели раньше срока. Пролежав две недели в вате, едва выжил. Счастливая бабушка дала зарок посвятить сына богу. Так отец попал в Дерптский университет (город Юрьев, ныне Тарту) на богословский факультет и готовился стать пастором. Дело подвигалось. Оставалось два года учебы. В захудалых церковках в виде практики уже были произнесены первые воскресные проповеди. И вдруг отец внезапно огорчил мою бабушку. Он перешел с богословского на филологический факультет. Стал изучать греческий, латынь и санскрит.

После кончины деда денег на завершение образования не хватило. Отец поехал в Псков и сдал экстерном экзамены на звание учителя немецкого языка с правом преподавания в казенных гимназиях, во всех классах.

Через некоторое время его пригласили преподавать в имение какого-то крупного помещика в Лифляндии. Там он познакомился с молодой преподавательницей Марией Яковлевной Кестнер и вскоре, в 1896 году, женился на ней. Это была моя мать.

Если родословную отца я почти не знаю, то генеалогическое древо семьи Кестнер известно мне начиная с 1510 года, когда мой предок Филипп Кестнер ткал полотно в городке Вальтерсгаузене (Тюрингия). Из соображений гуманности не буду обрушивать на голову читателя все подробности семейной хроники, составленной каким-то пастором на основании архивных материалов по заказу моего дяди Фридриха Кестнера.

Среди представителей русско-балтийской ветви Кестнеров, обосновавшейся в нынешней Прибалтике, были ремесленники и мясники, виноделы и купцы, акцизные чиновники и лесничие, аптекари, пасторы, учителя…