Василий Скоробогатов - Берзарин

Еще один мой берлинский день кончался. Апрельские сумерки от бетонной и кирпичной пыли, от дыма и гари ложились гуще, плотнее.

Начало первой берлинской ночи я провел в расположении какой-то артиллерийской батареи, подремывая на досках зарядного ящика, ежась от сырости. Гудели ноги, начинала ныть спина, от жестких досок побаливали свежие рубцы.

До полуночи пушки молчали, но потом артиллеристы засуетились и вокруг поднялся такой грохот, что я сначала заткнул уши пальцами, а затем, оттого, что заболела голова, замотал ее куском подвернувшегося брезента.

С рассветом, где на попутке, где пешком, двигаясь по бесконечной, казалось мне, восточной окраине, я видел женщин, детей. Они, несмотря на обстрел, толпились у ямы, куда натекла вода, черпали ее в ведра и кастрюли. В другом месте от бомб загорелся дом, возле этого костра метались люди… Какой ужас! А я продолжал искать своих. Полуохрипший от холода и голода, все спрашивал и спрашивал: «Где 248-я дивизия?»

Бродяжничество по Берлину позволило мне продвинуться в изучении немецкого языка; в школе у нас этот предмет был, но лишь в седьмом классе. Успел записать в тетрадку сотню немецких фраз. Подумалось: «В Хабаровске я учился японскому… А здесь буду учить немецкий…»

В поисках своих мне приходилось общаться с немецкими стариками и старухами, особой вражды ко мне я не замечал. Меня несколько удивило, что каждый человек здесь довольно грамотен. Мне растолковали, что в Германии со времен Бисмарка [69]существует общее среднее образование. А Россия в тот период только-только выползала из крепостного права, когда помещики торговали людьми. А некий Чичиков покупал даже мертвые души крестьян.

Вторая ночь застала меня в завалах щебня и битого кирпича. Сюда свозили боеприпасы. Потом всю ночь было сравнительно спокойно — люди разгружали машины, повозки, перетаскивали ящики, слышался какой-то разговор, кто-то надрывно кашлял, и я уснул, устроившись под стеной, на щебенке. Через меня переступали, иногда кто-нибудь задевал сапогом то бок, то ноги, но усталый до предела, я только ворочался, прижимаясь плотнее к стене. Я был уверен, что если останусь живым, то найду своих — я в девятом секторе, здесь немецкие правительственные кварталы. Офицер, с которым я ночью разговаривал, объяснил мне ситуацию. Бои идут не только здесь, но и там, где войска прошли. Есть Берлин наземный, есть Берлин подземный. Гитлеровцы проникают в наш тыл, и там продолжаются боевые схватки.

Рассвет. Я, прижимаясь к развалинам, осматриваю улицу. Можно различить то, что написано на стенах. Я среди выведенных белой краской стрел и надписей нашел знакомую фамилию: «Галай». Дальше еще фамилия: «Артемов». Пришлось снова укрыться в развалинах — кто-то кричал, что прорвались немцы; озаренные пожаром, метались люди; впереди слышалась стрельба, туда торопливо перебегали бойцы с ручными пулеметами, автоматами, карабинами.

Я по проходам среди кирпичей ушел туда, где потише. Наконец выбрался на бульвар, где не стреляли, снова увидел нарисованную русской рукой стрелку и фамилию: «Артемов». Пригибаясь, пошел по стрелке, минуя опрокинутые автобусы, трамвайные вагоны, перелезая через остатки баррикад. Свистели пули, одна цокнула поблизости, выбив искру и подняв клубочек пыли. Я завернул за угол, прижался к стене и вдруг увидел бойца на велосипеде.

Солдат нашего полка! С сумкой из-под гранат через плечо он на велосипеде ехал по мостовой. Я узнал его — это был почтальон нашего полка. Володя Фесенко.

Кричу ему что есть мочи:

— Володя, остановись!

Сердце мое колотится, на лбу выступает пот. Чумазый, с заострившимися скулами, Володя видит меня, поправляет шапку, улыбается, подъезжает, спрыгивает, волочит за руль свой велосипед.

Мы рядом, обнимаю его:

— Где дивизия? Где полк? Где наши?

Володя отступает от меня:

— А я вас сразу и не узнал. Лицо в щетине… А шинелька — вы что, кирпичи таскали?

Я тороплю его:

— Веди в полк! Живо!

— Штаб на вокзале Галицком, — начал объяснять Фесенко.

Я рассмеялся — в Берлине такого вокзала нет, есть вокзал Ангальтский.

Я сказал Фесенко об этой его ошибке, и он стушевался:

— Да разве, товарищ капитан, все упомнишь. У них тут «линденов» несколько…

— Ничего, Володя, — сказал я примирительно. — Постепенно все названия выучим. Веди в штаб.

Через подворотни, дворы, по каким-то тропинкам, между гор кирпича, обломков стен, лестничных пролетов Володя вывел меня в медсанчасть, где я умылся и мне дали выпить какую-то микстуру. А потом мы с Володей по подвалам выбрались к командному пункту. Через четверть часа я оказался в кругу дорогих мне людей, боевых товарищей. Пришел командир полка, полковник Артемов. Похлопал меня по плечу, сказал:

— Останешься в полку. Когда тебя увезли в госпиталь, нам прислали на твое место офицера Широкова — он окончил академию. На переправе через Одер во время шторма погиб. Штабу дивизии доложу о твоем возвращении. Чем мы заняты сейчас? С 22 апреля маршал Жуков потребовал от Берзарина и других командармов, воюющих в правительственных кварталах, организовать непрерывный круглосуточный бой. Берзарин распорядился: в каждой дивизии иметь дневные и ночные штурмовые подразделения с танками и САУ. Нам придется перестраивать боевые порядки, найти возможность усилить состав штурмовых групп.

Офицеры штаба полка и офицеры из батальонов занялись этим, а я стал приводить себя в порядок. Оказался среди писарей, пишущих машинок, планов-схем города. Звучали позывные: «Волга!», «Ока!», «Волга!» — это штаб дивизии, «Ока!» — это штаб 9-го корпуса. Шли переговоры, уточнялись позиции… А на столе передо мной лежал «Фронтовой листок» на немецком языке. На листке — воззвание Геббельса:

«Браво вам, берлинцы! Берлин останется немецким! Уже движутся отовсюду к Берлину корпуса и армии, готовые защищать столицу, нанести решающее поражение большевикам и в последние часы изменить судьбу нашего города…»

Продвижение наших подразделений проходило по лабиринтам улиц и подземными ходами. Трудно передать словами ужас нашего положения — вести бои в мегаполисе с многомиллионным населением. Наш противник — войска СС, жандармы, полиция, фольксштурм; они знали город как свои пять пальцев; они знали подземные коммуникации — они дрались на баррикадах, в домах, в подвалах и в тоннелях метро. У немецких офицеров имелись планы катакомб, были люди, когда-то работавшие в системе водоснабжения и канализации. Поэтому они могли легко просачиваться в наши тылы, наносить внезапные удары.

Там, где вчера были наши бойцы, сегодня могли оказаться немцы.

Наша дивизия в числе других частей и соединений продвигалась к центру Берлина. Справа от нас были части 416-й дивизии. На их долю выпало взять на бульваре Унтер-ден-Линден здание советского посольства. Они с этой задачей справились. Событие не рядовое. Наш Наркомат иностранных дел получил подарок, с лета 1941 года им владели нацисты. Во время войны советские интересы в Германии представляла Швеция. Королевская шведская миссия, находившаяся по адресу Рейхштрассе, 1, как могла, защищала здесь наши права, в этом отношении у поверенного в делах господина Гуго Эрифаста совесть была чиста. С миссией общалась актриса Ольга Чехова [70], которая оказывала помощь русским.