Василий Скоробогатов - Берзарин

Командир резко бросил машину в боковое скольжение. Дым исчез. Дальше самолет шел на снижение к береговой черте. В сполохах огня она была видна. Спустя несколько мгновений в наушниках стажера прозвучала команда — покинуть самолет. Ясно: вот-вот взорвутся бензобаки. Взорвется машина. Прыгая из самолета, наш стажер ударился о хвостовую конструкцию. Показалось, что треснул коленный сустав, ногу и все тело пронзила острая боль. Парашютная система сработала, а приземления он не помнил.

Очнулся Гавриил в помещении, на досках, покрытых серым полотнищем. Ему сделали уколы. В зале были люди, говорившие на малопонятном языке. У Братко хватило познаний, чтобы определить: произносятся фразы голландские. Значит, он спасся, избежал английского плена. На санитарной авиетке его доставили в Берлин.

Из уст Братко я услыхал названия мест, хорошо мне знакомых. Дёбериц, Олимпишесдорф. В Олимпишесдорфе — крупный военный клинический госпиталь. Туда и попал раненый советский летчик-стажер.

— Как ты вернулся домой, на родину? — спросил я.

— Тут проблем не было. Мой инструктор и уцелевшие члены из «моего» экипажа навещали меня в палате, пока я не встал на ноги, приходили они и на Унтер-ден-Линден. Рассказывали мне, что, покинув горящий самолет, удачно приводнились у берегов Голландии. Правда, несколько часов находились в воде, в спасательных жилетах, пока их не обнаружил патрульный катер. Остались живы и еще будут летать на задания. Переживали за меня. Это были уже первые дни войны.

— Тебя не склоняли к измене родине? К предательству? — спросил я.

— Нет. Немцы, с которыми я общался, от души желали мне благополучного возвращения домой.

Скажу, что с обменом дипломатов и прочих лиц возникли немалые трудности. В Москве в германском посольстве находилось около сотни сотрудников, а советских граждан в Берлине — более тысячи. Немцы предлагали обменять своих на такое же число русских.

После нудного торга они наконец согласились с предложением посла Деканозова: обменять всех на всех!

Обмен состоялся на турецко-болгарской границе, на мосту на реке Марице близ турецкого городка Эдирне. Туда доставили персонал германского посольства во главе с господином Шуленбургом и советских граждан во главе с Владимиром Деканозовым. В Эдирне советских людей пересадили в новый железнодорожный состав. Под присмотром турецкой полиции наши люди добрались до границ Армении.

Гавриил Братко, истосковавшийся по родине, уже в поезде Баку — Москва жадно набросился на газеты. Сообщения с фронтов были правдиво-страшными. Огромные территории, в том числе и земли Украины, сдали, и они стонали под пятой германских оккупантов. Поэтому Гавриил Братко, вчерашний стажер, пройдя медкомиссию, отказался от дальнейшего лечения и попросил сразу же отправить его в авиацию действующей армии. Воевал Братко в должности командира эскадрильи до победного конца. Его эскадрилья закончила боевой путь на острове Рюген.

Изложенная выше история показывает, с какими сложными коллизиями доводилось сталкиваться в жизни моим одногодкам.

Как-то утром, проходя мимо обломков Ю-88, я заметил играющих детишек. Они таскали клочья желтой обшивки. Двое мальчишек из кусков фюзеляжа сооружали шалаш. Девочки с худенькими личиками резвились со скакалками. Давно не стриженный голубоглазый паренек приметил, что за ним наблюдают. Оставив у обломков самолета свой трехколесный велосипед, он подошел ко мне с недоверием и любопытством. Рассеянно заморгал глазами. Засветились молочные зубки.

— Вас волен зи? — осмелился он задать вопрос. (Мол, что вы хотите?)

Я спросил мальчика, как его зовут. Он ответил:

— Ганс.

Мы несколько лет проклинали «фрицев», «гансов»… И вот вижу я милого мальчонку Ганса. Я желаю ему добра. За ним — будущее. Каково оно? Нашему полку выделили место для патрулирования — Берлинер-Груневальд. Как это замечательно. Врач мне советовал прогулки в лесу. Лесной воздух — лекарство от нервных болезней. Лес — праздничный. Могучие сосны золотились на солнце. И еще там шумели липы, каштаны…

Отправляясь сюда, мы знали, что лес имел хозяина. Хозяином здесь был высокопоставленный вельможа гитлеровского режима, а именно — Геббельс.

Наша штабная машина свернула с шоссе, некоторое время двигалась лесом. Шлагбаум. Здесь уже наши часовые. Справа и слева на высоких постаментах — бронзовые олени в натуральную величину. Дальше — снова заросли. Мы остановились перед белым фронтоном геббельсовской виллы.

Вилла сильно пострадала, наполовину разрушена. Левое крыло дворца уцелело, а справа — остатки колонн, рухнувшие пролеты мраморных лестниц.

Старшим среди нас, штабных офицеров, был начальник артиллерии майор Борис Толстов. Он предложил осмотреть озеро, которое раскинулось перед нами. Озеро Шляхтензее. Майор взял меня за руку и, показывая на озеро, воскликнул:

— Вон орудуют наши!

Толстов уже побывал здесь на рекогносцировке вместе с полковым инженером Сергеем Бирюковым, командиром саперного взвода Иваном Кононенко. Решили обследовать этот район, тут есть места заминированные. Я поинтересовался, обследована ли саперами вилла. Толстов еще сведений не имел. Этим и занимаются сейчас бойцы на озере.

В сотне метров от берега плыли две лодки с бойцами. Командиром на первой лодке сам Иван Кононенко. Он стоит, выпрямившись на корме, длинным шестом прощупывает дно. Солдаты вглядываются в толщу воды — не мелькнет ли что подозрительное. Время от времени саперы извлекают со дна всякую всячину: на берег выгружены неразорвавшаяся мина, моток проволоки, кусок якорной цепи…

На сегодня работу решили прекратить, чтобы продолжить ее на другой день.

Иван Кононенко показал нам строения, где будут временно жить саперы и стрелковые подразделения, выделенные для охраны территории геббельсовской дачи.

Саперы наловили еще до нашего прибытия рыбы и угостили нас вкусной ухой. К вечеру мы вернулись в свой штаб, доложили командиру полка о той работе, которую ведут саперы.

Во времена, когда мы сражались на Днестре, в газетах промелькнуло сообщение какого-то пресс-агентства о бомбардировке англичанами Берлина и, в частности, Груневальда. При этом якобы бомбы угодили в дачу Геббельса. Прочитав информацию, я не особенно поверил написанному. Знал, что газетчики могут и соврать. Газетная ложь называется «уткой» [74]. Побывав лично в лесу, увидев дачу Геббельса, я поверил той информации: видны и давние развалины, есть и свежие руины. Работала не авиация, а артиллерия. От развалин несло гарью и тлением.

В комнату ко мне постучали. Я отозвался. Вошел Борис Толстов. Он предложил завтра ехать на озеро Шляхтензее не автомашиной, а на мотоциклах. Я отказался. Беда с этими мотоциклами. Они сводят наших офицеров с ума. Четырех своих офицеров мы похоронили, а с десяток остались калеками. Я решил предложить командиру полка проект приказа, запрещающий офицерам полка пользоваться мотоциклами.