Уильям Моэм - Рассеянные мысли [сборник]

Мир, который читал два этих пухлых тома со слезами на глазах, давно канул в прошлое. Мне они показались скучными. Там, конечно, содержится много сведений о Лестерах и Хейрах, члены обоих семейств писали друг другу невероятно длинные письма, и можно только восхищаться терпением тех, кто их читал. Благочестивые утешения и наставления, которыми обменивались эти люди по случаю смерти друга или родственника, выглядели такими елейными, что просто невозможно поверить в их искренность. Впрочем, нельзя к одному поколению применять моральные стандарты другого. Бог постоянно занимал их мысли, и в разговорах очень часто возникала тема будущей жизни, но, по немного злорадному замечанию Огастеса, если в юности они всей душой мечтали о наступлении Царства Божьего, то с годами хотели этого все меньше. «Будущее покажет».

После успеха «Воспоминаний тихой жизни» Огастесу стали предлагать написать другие подобные книги, и со временем он опубликовал «Жизнь и переписку баронессы Фрэнсис Бансен», «Историю двух благородных жизней», «Семейство Герни из Ерлхэма» и другие. «История двух благородных жизней» посвящена Луизе, леди Уотерфорд, и Шарлотте, леди Каннинг. Эта книга не утратила интереса для читателя до сих пор, особенно главы, посвященные тому периоду, когда их отец, лорд Стюарт де Ротсей, был послом в Париже с 1815 по 1830 год. Огастес познакомился с леди Уотерфорд, когда собирал материал для «Путеводителя по Дарему и Нортумберленду», и после этого ежегодно посещал ее сначала в Форде, а потом в Хайклиффе. И для него в этом не было ничего особенного. Огастес был желанным гостем во многих аристократических поместьях и мог рассчитывать на гостеприимство почти в каждом богатом загородном доме. Он переезжал из замка в замок, из парка в парк, из усадьбы в усадьбу. Он не подходил под определение «настоящего мужчины»: не умел играть в спортивные игры, ни разу в жизни не брал в руки карт, не охотился и не рыбачил, но у него было несколько друзей-мужчин из числа оксфордских соучеников и несколько других, религиозным взглядам которых он симпатизировал. Однако лучше всего Огастес сходился со старшим поколением. Им нравился его неподдельный интерес к их внушительным особнякам и тому, что там есть. Иногда, правда, случалось, что его энтузиазм подвергался суровым испытаниям. Когда он гостил в Порт-Элиоте, хозяин встретил его на станции и совершенно измучил, непременно желая продемонстрировать каждую картину в доме и каждую дорожку в парке. «Невозможно показать все сразу, но лорд Элиот, видимо, об этом не догадывается», — язвительно заметил в своем дневнике Огастес.

Общаться с дамами Огастесу было проще и приятнее. Им было интересно ходить с ним на этюды, а кроме того им льстил его интерес к местным достопримечательностям, и они охотно брали его с собой, чтобы посмотреть соседний замок, красивую церковь или романтичные руины. В ту пору, задолго до изобретения радио или граммофонов, джентльмены возвращались к вечеру домой после дневных развлечений, а дамы после чая удалялись отдохнуть и переодеться к обеду. В это время Огастес шел в свою комнату писать дневник. Время между обедом и сном отводилось музыке и разговорам. Огастес показывал обществу свои этюды, а его спутники показывали ему свои. У него был талант рассказчика. Он открыл в себе это дарование, еще когда мальчишкой учился в школе в Хэрроу, и уже тогда начал коллекционировать занимательные истории. Он записывал их в дневник. Большую их часть составляли истории про привидения: ведь почти в каждом доме из тех, что он посещал, обитал призрак, который либо являлся испуганному гостю, ночевавшему в «нехорошей» комнате, либо предсказывал смерть кого-нибудь из членов семьи. В поведении призраков прослеживалось некое однообразие, но Огастес рассказывал мастерски, и, когда его спрашивали, верит ли он сам в привидения, отвечал, что у него нет никаких сомнений в их существовании. От этих слов у слушателей пробегал легкий мороз по коже. Впрочем, историями о привидениях его репертуар ни в коем случае не исчерпывался. Он также мог развлекать публику рассказами о телепатии, ясновидении и предсказании будущего и знал множество душераздирающих подробностей из жизни итальянской и испанской аристократии. За этот дар его ценили больше всего, и он прилагал немалые усилия, чтобы довести свой «номер» до совершенства. Огастес рассказывал, что за все время пребывания в замке Раби ему ни разу не удалось незаметно выйти из гостиной после чая. Едва он поднимался к себе, как тут же раздавался стук в дверь, и слуга объявлял ему: «Его светлость просит вас спуститься вниз». «И все из-за их ненасытной любви к рассказам о привидениях,» — добавлял он. Огастес стал так знаменит, что в Голландском доме даже устроили вечеринку с тем, чтобы он мог рассказать принцессе Луизе страшные истории, «которые она милостиво пожелала выслушать».

Хозяева домов, где он гостил, как правило, были людьми возвышенного склада, и разговор часто касался религиозных предметов. Тут Огастес, который с самого детства привык к подобным беседам, чувствовал себя как рыба в воде. Правда, иногда хозяева излишне, с его точки зрения, усердствовали в своем религиозном рвении. Так, например, когда он гостил у Джорджа Лиддела, воскресенье показалось ему «тяжелым». День начинался с похода в церковь и продолжался чтением молитв и проповедей. Даже по будням, после утренних молитв, никому не дозволялось выйти из дома, пока не прочитаны псалмы и поучение дня.

С литераторами Огастес общался мало, и, я полагаю, они интересовали его лишь потому, что о таком знакомстве можно было рассказать за обедом или ужином. В одном из путешествий Мэрайя представила его Вордсворту, который «превосходно» прочел ему несколько своих стихотворений. Огастес сказал, что поэт говорил в основном о себе и своем творчестве, и «у меня сложилось впечатление, что он не то чтобы тщеславный, но самовлюбленный». Различие здесь очень тонкое, и я полагаю, Огастес имел в виду, что Вордсворт ставил себя очень высоко, совершенно не беспокоясь о том, что о нем думают другие. Мы терпимее относимся к тщеславию, чем к самовлюбленности, поскольку тщеславный человек интересуется нашим мнением о нем и тем самым льстит нашему самомнению, а самовлюбленный — нет, и тем самым его ранит.

Миссис Гревилл познакомила Огастеса с Теннисоном. «Теннисон выглядел старше, чем я ожидал, и потому его неряшливый вид не имел особого значения. Он казался неуклюжим и неотесанным, и во всем его облике не было ничего поэтического; складывалось впечатление, что его интересует лишь суровая проза жизни». Теннисон выразил желание послушать знаменитые истории, но оказался «чрезвычайно плохим слушателем и постоянно перебивал меня своими вопросами». «В целом же, — замечает Огастес, — взбалмошный поэт произвел на меня скорее благоприятное впечатление. Когда тебя окружает такое море лести, трудно не сделаться эгоистом…»