Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945

У Ричарда отпала челюсть от изумления…

…Я до 1960 года не был уверен на сто процентов, что полковник с окантованными синим погонами отправил Ричарда в Москву, а не в ГУЛАГ. Лишь в 1960 году я получил из Америки первое письмо от Энн. И в нем она написала, что в конце апреля ее разыскал капитан, который рассказал ей о нашей встрече на Советской земле.

В девять утра по московскому времени Степан Васильевич пришел ко мне в палату и объявил:

— Можете собираться, Никлас. Вас и еще троих танкистов из вашего корпуса выписываем ив 11.00 на госпитальной санитарной машине доставим в район Ландсберга. Там сейчас, как мне сообщили, расположен ваш танковый корпус. Надеюсь встретиться с вами в ближайший месяц-два у Рейхстага в Берлине.

— Спасибо, доктор, — ответил я Степану Васильевичу, — хорошее пожелание. Дай боже, чтобы ваше пожелание сбылось не в два, а в один ближайший месяц…

Мы тепло попрощались, и я, в одиночестве оставшись в палате, прежде всего позаботился о том, чтобы мой новый 84-страничный блокнотик помещался не во внутреннем кармане нижней рубашки, а в более надежном месте. Я пришил под размер блокнота внутренний карман в кальсоны сзади, на том месте, где расположен задний карман галифе. А три карандаша, выпрошенные у секретаря-машинистки госпиталя, я разрезал пополам и поместил в левый карман гимнастерки.

Водитель-сержант санитарной машины по дороге из Штаргарда в леса восточнее Ландсберга решил похвастаться перед нами, четырьмя офицерами-танкистами, своей осведомленностью и долго и сбивчиво пересказывал сводки Информбюро. В частности, ссылаясь на Левитана, рассказал о том, что Мартин Борман — правая рука Гитлера по партийной линии — призвал всех граждан Третьего рейха идти на последние оборонительные рубежи…

В лесах под Ландсбергом мы увидели за сосновыми деревьями и маскировочными сетками множество новых танков Т-34–85, ИС, британских танков «Черчилль», американских «Шерманов», самоходных орудий, «Катюш», множество американских бронетранспортеров М3А1, части понтонных мостов, резиновые лодки. На броне техники виднелись надписи на русском, украинском, польском языках: «Москва — Сталинград — Берлин!», «Курск — Берлин», «До Берлiну!», «Do Berlinu!».

Танкисты разведроты встретили меня как родного. А подполковник Жихарев при всех обнял и впервые трижды по-русски расцеловал, словно сына. Я обратил внимание на то, с каким усердием и энтузиазмом танкисты и простые десантники-автоматчики готовятся к «NACH BERLIN!» (стало модно тогда произносить это именно по-немецки). Рядовые солдаты-пехотинцы, танкисты, артиллеристы, саперы, офицеры и генералы, и я, американский доброволец в советской Красной, мечтали об одном: как можно скорее начать наше последнее и решительное наступление, чтобы в самом «логове фашистского зверья» взять в плен их фюрера.

Кстати, многие танкисты то ли по ошибке, то ли нарочито произносили не «фюрер», а «фюлер». Все мечтали взять «фюлера» живьем, чтобы судить его каким-то особым, всемирным судом и приговорить к высшей мере. Я тоже считал, что он заслужил или казни на электрическом стуле, или повешения на Красной площади.

Жихарев, как ни странно, вызвал меня к себе совсем не по делу, а чтобы показать мне, видимо, очень дорогую для него фотокарточку, присланную ему дочерью-балериной. Показывая снимок, Жихарев назвал дочь Аллой Николаевной. И вот только тогда я узнал, что моего комроты зовут Николаем. Тогда я почему-то считал, что в русском языке нет имени Алла, а есть имя Александра и производные от него: Шура, Саша или Алла… На фотографии я увидел необыкновенно красивую, стройную девчонку-балерину фронтового или армейского ансамбля песни и пляски, лицо которой неуловимо было похоже на лицо отца — комроты.

На следующий день, который в Америке многие называют All Fool's day (День всех глупцов), то есть 1 апреля 1945 года, в моей фронтовой жизни произошло совершенно невероятное событие, которое иначе, чем судьбоносным, назвать невозможно! Из штаба 2-й гвардейской танковой армии к нам в роту нежданно-негаданно приехали на американском «Виллисе» двое: гвардии подполковник — мужчина лет сорока пяти — и молодая женщина лет двадцати двух, гвардии старший лейтенант. Подполковник вызвал меня к себе в штабную землянку на этот раз с вещами. Это было так неожиданно, что я подумал поначалу, что это какой-то розыгрыш: недаром ведь 1 апреля… Но приказ есть приказ, и я действительно явился к Жихареву «с вещами». У него в штабной землянке я и увидел тех высоких гостей из штаба 2-й гвардейской танковой армии. Они вручили Жихареву приказ, подписанный начальником штаба 2-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенантом танковых войск Алексеем Ивановичем Радзиевским. Когда я вошел в штабную землянку и, как положено, доложил о своем прибытии, комроты без разговора вручил мне документ и произнес коротко:

— Читай, Никлас!

Из написанного на листе бумаги я узнал, что меня переводят из танковой разведроты корпуса в разведуправление или отдел штаба 2-й гвардейской танковой армии на должность офицера разведки. Как на моем лице отразилось прочитанное — не знаю, в зеркало не смотрел. Но высокие гости широко заулыбались. Их улыбка меня не особенно обрадовала, так как я в этот момент подумал, что «гости», вполне возможно, были не из разведуправления, а из контрразведки, то есть из Смерша. Что же они надумали? Почему это назначение произошло перед Берлинской операцией? Лучше бы после, — я ведь могу сделать еще что-то полезное для победы над нашим общим врагом. И еще одна мысль пронеслась в моем мозгу: «Они решили, что, встретившись в Берлине с американскими войсками, я немедленно сбегу к ним. Ну и что? Разве я обладаю какими-то секретами? Глупо, очень глупо!»

Перед тем как сесть в «Виллис», я побежал в землянку моего танкового взвода, попрощаться с экипажем, с моим верным другом механиком-водителем Иваном Чуевым, командиром танка Борисом и его экипажем, а также с командиром взвода десантников-автоматчиков Леонидом Зерновым.

Жихарев крепко обнял меня, как сына, и шепнул на ухо:

— О своих блокнотах не волнуйся. Я их верну тебе в целости и сохранности возле Рейхстага, если будем живы, Никлас… Годится? — спросил он громко.

— Так точно, товарищ подполковник! — ответил я.

Поездка из роты до штаба 2-й гвардейской танковой армии отняла у нас всего полтора часа. За рулем был не солдат, машину вел сам подполковник. В советской Красной армии я это увидел впервые. По дороге гвардии подполковник сообщил, что его гвардии старшего лейтенанта зовут Аной, фамилия ее Липко, она киевлянка.