Никколо Каппони - Макиавелли

Нет никаких доказательств тому, что Веттори и Макиавелли прежде встречались (хотя обучались у одного и того же наставника), однако они прекрасно поладили. Оба имели схожие литературные пристрастия, выросли в одном районе Флоренции и, о чем также следует упомянуть, были большими охотниками до женского пола. Кроме того, Веттори поддержал — хотя и с некоторыми оговорками — военную реформу Макиавелли, и Никколо наверняка был немало удивлен, что на его стороне оказался представитель флорентийской аристократии. Несомненно, Макиавелли понимал, что Веттори — как раз тот человек, с которым ему следовало бы подружиться, в особенности если принять во внимание семейные связи последнего с противниками Содерини (дядей Франческо был Бернардо Ручеллаи), между тем оба посла с самого начала прониклись друг к другу искренней симпатией. Все это, а также сближавшие их личные качества способствовали и преодолению разницы в возрасте и происхождении, и тесному их сотрудничеству в ходе возложенной на них миссии при дворе императора, но и заложили основу для возникновения крепкой дружбы, которой суждено было принести плоды в далеком будущем.

Депеши, отправленные Веттори во Флоренцию с января по июнь 1508 года, свидетельствуют о немалом вкладе Макиавелли. Франческо всегда подписывал письма сам, как того требовали формальности, но зачастую Никколо вписывал в них кое-что и от себя. И иногда, как явствует из писем, мнения их расходились. Даже после того, как венецианцы наголову разбили Максимилиана, Макиавелли продолжал говорить о могуществе империи, тогда как Веттори в той же депеше выражал сомнения в истинной силе Германии. Тем не менее их разногласия никогда не выходили за рамки корректной дискуссии. «Мы с Никколо обсуждали эти вопросы», — напишет Франческо в одном из писем Десятке, а позднее заметит: «Если бы Никколо уехал, я увидел бы меньше, чем смог увидеть». Франческо Веттори, несомненно, признавал таланты и способности Макиавелли. Однако Веттори отличало более приземленное, чем у Никколо, отношение к жизни и явное предпочтение практики теории. Позднее эти различия будут постоянно давать о себе знать во многих эпистолярных поединках между Франческо и Никколо, как дружеских, так и творческих.

При дворе императора послы столкнулись с упорным сопротивлением. Все знали, что Максимилиан недолюбливал Содерини за его подход к международной политике, и предыдущим летом император написал Аламанно Сальвиати с просьбой воспользоваться своим влиянием во Флоренции и вывести город из сферы влияния Людовика XII. По-видимому, Максимилиан считал бессмысленным обращаться с подобной просьбой к гонфалоньеру, ибо верность Содерини союзу с французами была общеизвестна. Более того, флорентийский советник императора Пигелло Портинари оказался ярым противником Содерини, и, учитывая связь Никколо с гонфалоньером, его присутствие при дворе значительно осложняло дело. Когда Веттори представил Макиавелли императору, тот подозвал Портинари и шепотом спросил, «кем был этот новоприбывший секретарь».

Именно Пигелло мог распускать во Флоренции злонамеренные слухи об истинных целях миссии Никколо, определенную роль сыграло и происхождение Макиавелли, чего многие и опасались. «Через несколько дней свита двинется в Трент, и я бы отправил вслед Никколо, — напишет Веттори 14 февраля 1508 года, — но они [Максимилиан и его советники] затаили бы обиду, а противостоять им мы не в силах. Быть может, нам не следует оставаться в Германии, но пока что надлежит подчиняться обычаям этой страны». В иерархически выстроенной империи Веттори не имел права делегировать свои официальные полномочия кому бы то ни было, тем более человеку, которого при всех талантах могли счесть парвеню. [51] Флорентийцы посмеивались над преувеличенно абсурдным отношением немцев к социальному положению и соответствующим атрибутам. Франко Саккетти рассказывает такой случай: один немецкий рыцарь вызвал на дуэль флорентийца, потому что оба носили на шлемах одинаковые плюмажи. Флорентиец вышел из положения, выгодно продав свой плюмаж немцу, «который был так горд, словно захватил целый город». (Примеч. авт.)

Предложенные первоначально 30 тысяч дукатов советники императора отвергли, и флорентийские послы подняли сумму до 40 тысяч, надеясь тем самым снискать благосклонность императора. Но и это предложение в обмен на «сохранность и безопасность Флоренции, учитывая средства города, равно как и прочие условия», Максимилиан счел слишком скудным и потребовал немедленной выплаты ему 25 тысяч дукатов. Веттори обратился к монарху с протестом и заявил, что, даже если республика и соберет такую сумму, «оплата будет гарантированной, а помощь — нет» и в случае победы венецианцев деньги пропадут, а если победит Максимилиан, его запросы возрастут до 60 тысяч дукатов. Еще жестче финансовые аппетиты императора прокомментировал Макиавелли: «Если бы на всех деревьях Италии росли деньги, их бы все равно не хватило».

Веттори не имел права ничего обещать без одобрения правительства, и в любом случае на принятие им решения и передачи его послам потребовалась бы не одна неделя. Тем временем Макиавелли и Веттори следовали за королевским кортежем через Тироль. Дни и недели сменяли друг друга, и послы встречали новых и новых солдат, шедших на юг. Между тем просочились вести о победе венецианцев, и республика стала тянуть время, а Макиавелли слег в постель с тяжелым недугом — дали о себе знать почечные камни, — что сильно обеспокоило Веттори. Когда Никколо пожелал вернуться во Флоренцию, Франческо не имел ни власти, ни желания его остановить. В начале июня венецианцы без труда договорились с представителями императора заключить перемирие на три года, согласно которому Венеция возвращала небольшие районы на севере Фриули, итальянские земли в Тироле и стратегически важный порт Триест. Вскоре Макиавелли отправился домой и, презрев хворь, вернулся в рекордно короткий срок — 16 июня 1508 года.

Увиденное и пережитое при дворе императора вдохновит Никколо написать «Доклад о положении дел в Германии» (Rapporto di cose della Magna) — своеобразный документ, который он еще дважды перепишет, добавляя новые подробности. В этой служебной записке гораздо сильнее, чем в других его сочинениях, отразится характерное для Макиавелли противоречие между прагматичным аналитиком и умозрительным теоретиком. С предельной точностью он описал хроническую нехватку средств в императорской казне, склонность монарха менять свое решение в соответствии с последним из полученных советов и даже то, как трудно ему держать в узде подданных. Однако не столь объективно Никколо изобразил немцев, представив их бережливыми простаками, которые, при всей зажиточности, не строили искусных зданий, одевались скромно («тратя на одежду два флорина за десять лет») и не держали крепостных крестьян, довольствуясь хлебом с мясом и теплом домашнего очага. Такая деревенская жизнь, конечно, пестовала хороших солдат и сторонников свободной политической жизни. Очевидно, на сочинение Никколо повлиял трактат «Германия» древнеримского историка Корнелия Тацита, к тому же Макиавелли ни разу не бывал ни в Нюрнберге, ни в ганзейских городах на севере. Во многом его опыт ограничивался Тиролем и некоторыми районами Швейцарии, и уклад жизни там как раз подтверждал его предрассудки, коренившиеся в страсти ко всему античному.