Никколо Каппони - Макиавелли

Макиавелли, похоже, двигался по течению. В письме некоей «благородной даме», написанном после 16 сентября, он досконально изложил все события вплоть до созыва бальи, завершив словами: «Город и вовсе обезмолвел, надеясь жить при их [Медичи] поддержке с тем же достоинством, что и во времена их счастливейших воспоминаний, когда правил Лоренцо Великолепный». Подобные речи были не совсем к лицу стороннику республики, но Макиавелли и вправду нечего было бояться, пусть даже многие считали его сторонником Содерини. Однако с 7 ноября по распоряжениям Синьории он лишился всех постов и привилегий, ему на год запретили покидать владения Флоренции и входить во дворец правительства, а также потребовали внесения крупной суммы в качестве залога о надлежащем поведении. Аналогичным репрессиям подвергся и Бьяджо Буонаккорси. Поскольку они с Никколо оказались единственными, кто лишился работы в канцелярии, было бы вполне уместно спросить, что же все-таки происходило в течение двух месяцев после государственного переворота.

Вероятно, ответ кроется в двух письмах Макиавелли того периода. В конце сентября балья учредила комиссию, контролировавшую возврат собственности, конфискованной у Медичи и распроданной после 1494 года. Всем, кто купил что-либо из их вещей, возвращали деньги. Макиавелли написал кардиналу де Медичи с просьбой прекратить это, заявив, что попытки отобрать вещи у законных хозяев неизбежно вызовут негодование:

«Люди возмущаются гораздо больше, когда их лишают имения (podere), нежели когда убивают их брата или отца, ибо люди способны забыть о смерти, но только не о собственности. Причины очевидны. Всем известно, что новая власть родственников не воскресит, зато может вернуть имение. И лучше других об этом знают флорентийцы, которые скорее алчны, нежели щедры… И поскольку я хочу стать другом вашей семьи, а не врагом, было бы лучше, чтобы балья рассмотрела предложение выдать вам из казны коммуны временную компенсацию в размере четырех или пяти тысяч дукатов».

Написав это письмо, Никколо совершил грубую политическую ошибку. Во-первых, его совета никто не спрашивал (послание начиналось словами: «Пусть мое восхищение станет оправданием моей самонадеянности»). Во-вторых, замечания о смене режиме, исходившие из уст человека, близкого к Содерини, явно содержали некий угрожающий подтекст. В-третьих, Медичи были заинтересованы в возвращении утраченной собственности, это было куда важнее осознания факта чьей-то враждебности. Наконец, Макиавелли как гражданский служащий был обязан вести себя осмотрительнее, ему не пристало демонстративно вмешиваться в государственные дела. Под руководством Содерини Никколо привык солировать в политическом оркестре Флоренции. Но, увы, музыканты сменились, и мелодии стали другими.

Тем не менее даже после такого промаха Макиавелли вполне мог сохранить за собой пост в канцелярии, если бы на некоторое время затаился, но любовь к чужому вниманию одержала верх. Довольно скоро смена власти во Флоренции возмутила Юлия И, особенно когда до него дошло, что Медичи вовсе не собирались стать послушным инструментом в его руках. Понтифик хотел, чтобы кардинал Джованни де Медичи приказал войскам атаковать Альфонсо д’Эсте, но флорентийское правительство, выложившее вице-королю и другим претендентам на эту роль 150 тысяч дукатов, уже было не в состоянии заставить обнищавший город финансировать новую крупную кампанию, тем более нацеленную на Фердинанда Арагонского. Получив отказ, понтифик разразился проклятиями в адрес Медичи и взялся за подготовку реставрации прежнего режима во Флоренции. Всех членов семьи Содерини, за исключением кардинала Франческо, приговорили к ссылке в различные города, и Пьеро обосновался в Дубровнике. [62] Дубровник (Рагуза) — крупный морской порт на Адриатическом побережье Балкан, столица Дубровницкой республики, с 1458 года являвшейся вассалом Османской империи. (Примеч. перев.) Однако во Флоренции оставалось еще немало сторонников бывшего гонфалоньера, и Медичи не могли обуздать их силой и потому решили поднять шумиху, чтобы очернить Содерини и его власть. В это же время Макиавелли обратился к Медичи с воззванием «К паллески» (II Ricordo аг Palleschi), а в подзаголовке значилось: «Прочтите сей труд с должным вниманием».

Назидательный тон названия едва ли располагал читателей к автору, как, впрочем, и сам текст документа. Макиавелли утверждал, что хулить правление Содерини глупо и непродуктивно, поскольку все остальные режимы Флоренции разделяют его недостатки. Все, кто так рьяно критиковал бывшего гонфалоньера, о благополучии города и не помышляли, заботясь лишь о своих личных интересах. Новым правителям не стоит доверять тем, кто «ведет себя подобно потаскухам, безразличным к Медичи и ее народному объединению», пытается стать на их защиту и потому заискивает перед народом, оправдывая его сопротивление Содерини. Медичи было выгодно отсечь злоязыких клеветников от народа, дабы заставить их хранить верность государству.

Это воззвание Макиавелли было непростительной ошибкой. Он раскритиковал не только аристократов, извечно враждовавших с Содерини, но и представителей знати, которые присоединились к Медичи в последний момент. Однако именно они обеспечивали Медичи поддержку нового режима, поэтому тот не мог без них обойтись, более того, среди них отыскалось довольно много врагов Никколо. Защищая бывшего гонфалоньера, Макиавелли не только причислил себя к последователям Содерини, которых новая власть не желала подпускать к правительственным постам, но и косвенно подтвердил свое участие в политических гонениях на Медичи, длившихся четырнадцать лет. Благодаря своему вмешательству в общественную жизнь Макиавелли превратился в опасного противника, и враги потребовали его наказания. Ради спокойствия и собственной безопасности Медичи были готовы преподнести им на блюде голову Никколо. Та же участь постигла и Буонаккорси: общеизвестная дружба с секретарем также обеспечила ему ярлык политического противника.

Навсегда покидая канцелярию, Макиавелли, возможно, припомнил старый афоризм: «Всегда думай, что говоришь, и не всегда говори, что думаешь». Но применить эти мудрые слова на практике ему удастся еще очень и очень нескоро.