Елена Хаецкая - Лермонтов

Поэт Лермонтов, как известно, был гусар, и у него была бабушка.

Самая знаменитая бабушка русской литературы, Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, представляет собой некий художественный образ, миф, прочно вписанный в миф о поэте.

Яркий и цельный ее образ рисует наиболее авторитетный биограф Лермонтова — П. А. Висковатов, составивший первую полную биографию поэта к 50-летию со дня его гибели.

«По рассказам знавших ее в преклонных летах, Елизавета Алексеевна была среднего роста, стройна, со строгими, решительными, но весьма симпатичными чертами лица. Важная осанка, спокойная, умная, неторопливая речь подчиняли ей общество и лиц, которым приходилось с нею сталкиваться. Она держалась прямо и ходила, слегка опираясь на трость, всем говорила «ты» и никогда никому не стеснялась высказать, что считала справедливым… Строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы среди молодежи».

Ниже Висковатов прибавляет: «Рассказы о бабушке Арсеньевой я записал со слов г-жи Гельмерсон… Однажды в обществе, в квартире Гельмерсона, заговорили о редких случаях счастливого супружества. «Я могу говорить о счастье, — заметила бабушка Лермонтова. — Я была немолода, некрасива, когда вышла замуж, а муж меня баловал… Я до конца была счастлива»».

Этот рассказ любопытен тем, что в нем все неправда.

Как и о самом Лермонтове, о его бабушке мы вроде бы знаем «все», но на самом деле толком не знаем ровным счетом ничего.

Похоже, Елизавете Алексеевне свойственна была некоторая склонность к сочинительству, и притом сочиняла она не романы, а свою жизнь. Для начала она основательно прибавляла себе возраст.

Она говорит, что была «немолода», когда вышла замуж; на самом же деле к моменту замужества ей едва исполнилось двадцать один год. Позднее она утверждала, что муж был младше ее на восемь лет; однако и это неправда — сама Елизавета Алексеевна была младше мужа на пять лет.

Более того, на могильном памятнике г-жи Арсеньевой указано, что она прожила восемьдесят пять лет (то же записано и в церковной книге). А на самом деле возраст бабушки был семьдесят два года.

Когда советские девушки прибавляли себе лета — это можно было объяснить: кто-то хотел устроиться на работу, кто-то рвался на фронт… Но для чего это делала далеко не бедная помещица в начале XIX века? Имелись у нее какие-то собственные веские причины…

Далее. Елизавета Алексеевна утверждает, что была в молодости «некрасива». Это-то для чего? Судя по описанию («весьма симпатичные черты лица»), да и по знаменитому портрету кисти неизвестного художника вовсе не была она «некрасива», скорее, наоборот — очень миловидна. Да и кто в двадцать один год некрасив? Абсурд.

Художник М. Е. Меликов, рисовавший Лермонтова с натуры, напротив, утверждает, что Е. А. Арсеньева «отличалась замечательной красотой».

Изрядная фантазерка писательница Алла Марченко в своем «документальном» романе «С подорожной по казенной надобности» высказывает такое предположение. Елизавета Алексеевна, мол, сперва была нелюбимой женой, потом — страдающей матерью и тиранической тещей; поэтому в молодости она и была некрасивой (считала себя таковой); в старости же она превратилась в любимую, обожаемую бабушку — вот и проступила потаенная (не востребованная) доселе красота… Но это все — из области фантазий. Портрет изображает женщину очень привлекательную.

Считала ли Елизавета Алексеевна «некрасивость» синонимом ума, решительности, мужской хватки? Возможно. Но для чего все-таки прибавлять себе возраст? Не для того ли, чтобы как можно «теснее» приблизиться к екатерининской эпохе? Любопытно отметить: первое, про что говорят об отце Елизаветы Алексеевны Алексее Емельяновиче Столыпине, — это «собутыльник графа Алексея Орлова».

Не «соратник» или там «сподвижник», а «собутыльник»… Да еще «упрочивший свое состояние винными откупами, учрежденными при Екатерине II» (в 1765 году). Совпадение имен — Алексей (Орлов) и Алексей (Столыпин), упоминание огромного роста (у обоих), винных откупов и собутыльничество — все это как бы изображает в лице родителя Елизаветы Алексеевны своего рода «второго Орлова».

Алексей Столыпин был человек широкого размаха. Отлично налаженное хозяйство давало ему возможность без помех предаваться двум своим главным страстям: кулачному бою и крепостному театру. Впоследствии, когда дела Столыпина несколько пошатнулись и он решил продать труппу, актеры обратились к Александру I с просьбой купить их для государственного театра. Проданные за 32 тысячи рублей в казну, они получили свободу и положили основание труппе Московского Малого театра.

Дочери такого выдающегося отца были девицы крепкие и рослые («средний рост» Елизаветы Алексеевны, если он и имел место, вероятно, появился с ее выдуманным возрастом); сыновья все сплошь богатыри и с большой карьерой по штатской или военной линии.

Известный мемуарист XIX века Ф. Ф. Вигель со свойственной ему ядовитостью писал: «В Пензенской губернии было тогда семейство безобразных гигантов, величающихся, высящихся яко кедры ливанские».

К этому-то семейству и принадлежала — и душой и телом — бабушка Лермонтова.

Елизавета Алексеевна сравнительно рано избрала для себя роль своеобразного «Стародума в юбке» и выдерживала эту роль до конца. Она ходила с тростью, всем говорила «ты»(сравните реплику Стародума из фоквизинского «Недоросля»: «Тогда один человек назывался ты, а не вы»), ездила в какой-то немыслимо старомодной карете, над которой, впрочем, товарищи Лермонтова, царскосельские гусары, если и подтрунивали, то незло.

В пятнадцать лет Лермонтов написал трагедию «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти»), которая у читателя поначалу вызывает оторопь: любимая бабушка выведена там в таком виде, что жуть берет — крепостница, лицемерка, просто злодейка!.. Какой там «Стародум» — настоящая «госпожа Простакова»! Как же так? Откуда в юном поэте такая жестокость к родному человеку? Кажется, в переписке, в воспоминаниях современников и родни о Лермонтове и его бабушке ничего подобного нет и в помине — внук всегда оставался любящим, почтительным («целую ваши ручки»), бабушка — заботливой, понимающей («мой милый друг»).

«Люди и страсти» сюжетно посвящены семейной драме Лермонтова: разладу между отцом и бабкой. Мы еще увидим, как лукав бывает «автобиографизм» произведений Лермонтова: вот эпизод, взятый целиком из жизни, а вот — насквозь вымышленное или взятое из совершенно другой истории. В драме «Люди и страсти» бабушка выведена под именем «Марфы Ивановны» (вспомним прозвище Елизаветы Алексеевны — Марфа Посадница). Она изображена как настоящая барыня старинного уклада, которой умело манипулирует хитрая служанка Дарья (ключница Дарья — реальная — действительно имела место быть в Тарханах).