Александр Боханов - Мария Федоровна

Настроение у всех было подавленное, и, чтобы его поднять у окружающих, Царь распорядился устроить 9 октября фамильный завтрак с оркестром. Когда все собрались за большим гофмаршальским столом и под музыкальное сопровождение, казавшееся кощунственным, пытались принимать пищу, то Царь у себя, тайно от всех, кроме Императрицы, исповедовался и приобщался Святых Тайн у духовника Отца Иоанна Янышева (1826–1910). Многие чувствовали, что грядет трагическое событие, способное перевернуть весь ход вещей.

10 октября в сопровождении Великой княгини Елизаветы Федоровны прибыла Алиса Гессенская. Ее на дороге из Симферополя встретил Цесаревич, и около пяти вечера они прибыли в Ливадию и сразу же из экипажа прошли в Царю. Невеста Сына держала в руках большой букет белых роз, который и оставила в комнате Императора.

Царь был очень рад встрече, обнял, поцеловал. Он так изменился, что Алиса в первое мгновение даже его не узнала. Она вышла из комнаты со слезами на глазах. Это были Ее первые слезы в России. Здесь их у Нее потом будет еще очень много.

В официальном бюллетене Министерства Императорского Двора, выпущенном 18 октября, говорилось: «В состоянии здоровья Государя Императора произошло значительное ухудшение. Кровохарканье, имевшееся вчера при усиленном кашле, ночью увеличилось и появились признаки ограниченного воспалительного состояния (инфаркт) в левом легком. Положение опасное».

Наступило 20-е октября. Всю ночь Царь не смыкал глаз, закуривал и тут же бросал одну папиросу за другой, чтобы хоть как-то отвлечь себя. С ним в комнате была Императрица и один из врачей. Они пытались занять больного разговорами. В пять утра он выпил кофе с женой. Больного посадили в кресло в середине комнаты.

В 8 утра пришел Цесаревич. Затем стали приходить другие: Великий князь Владимир и герцогиня Эдинбургская, только накануне вечером приехавшая. Постепенно собралась вся Фамилия.

Государь был со всеми ласков, но почти ничего не говорил. Лишь улыбался и кивал головой. Полулежал в глубоком кресле, рядом сидела Царица, а остальные стояли: кто ближе, кто дальше в коридоре. Но почти никто не говорил. Все в каком-то оцепенении смотрели на того, кто олицетворял силу и мощь огромной Империи, кто был повелителем всех и вся, символом и хранителем власти и страны, а теперь готовился покинуть земные чертоги. Монарх сохранил самообладание до последней минуты. Вспомнил и поздравил с днем рождения Великую княгиню Елизавету Федоровну, которой исполнилось в тот день тридцать лет.

В половине одиннадцатого Александр III пожелал еще раз причаститься. Вся семья встала на колени, и умирающий неожиданно уверенным голосом стал читать молитву «Верую Господи и исповедую».

Не было ни одного человека там, в этом Ливадийском доме, кто бы не плакал. Императрица была в сомнамбулическом состоянии. Она измоталась вконец. Почти не спала последние ночи и почти ничего не ела. Но усталости не было. Было какое-то отупение. Происходившее, всех окружающих она видела как в тумане и лишь одного различала ясно, за одного молилась, не переставая.

Её Саша, её любовь, радость, жизнь, её — всё. Нет, нет, этого никогда не может случиться! Господи, спаси нас, пощади! Она готова была пожертвовать чем угодно, только бы он остался с ней! Не плакала. Не было сил.

Стояла на коленях у края кресла, обняв его голову руками, закрыв глаза и крепко-крепко, как только могла, прижимала его к себе. Голова к голове, сердце к сердцу, как всегда, как всю жизнь. И никто, никогда их разлучить не сможет. Она чувствовала его тихое дыхание и не слышала и не чувствовала больше ничего. Священник читал отходную молитву, многие рыдали навзрыд.

Около трех часов дня доктор потрогал руку Императора и сказал, что «пульса нет». Самодержец скончался. Обливаясь слезами, родные стали подходить прощаться, но Мария Федоровна все сидела в том же положении, и когда прощание уже заканчивалось, лишь тогда заметили, что Царица без сознания.

После вскрытия и бальзамирования, состоявшего 22 ноября, врачи составили медицинское заключение, гласившее, что «Государь Император Александр Александрович скончался от паралича сердца, при перерождении мышц гипертрофированного сердца, интерстициальном нефрите (зернистой атрофии сердца)».

Судьба бывает необъяснимо жестокой; она порой наносит удары такой сокрушительной силы, что кажется — лучше небытие. Но Господь послал жизнь, и христианин не вправе отринуть Его Великий Дар.

Мария Федоровна долго находилась без чувств. Одни говорили, что — тридцать минут, другие — час. Когда ее внесли в спальню и положили на кровать, пульс почти не прощупывался. Потом она открыла глаза и увидела перед собой склоненное лицо доктора Николая Вельяминова (1855–1920). Она протянула ему руку и сказала «merci».

Это было первое слово, которое Царица произнесла после того, как вернулась из черного провала. И в этом своем состоянии полужизни она оставалась добросердечным человеком, поблагодарив человека, с которым делила горести последних недель.

Ее же никто успокоить не мог. Она пришла в себя уже совсем другим человеком. Многое, очень многое ушло безвозвратно, и следовало учиться жить «как надо» теперь уже без Саши. Мысль о его отсутствии была непереносимой. И неужели она его никогда больше не увидит? Неужели не услышит его голос, его неспешные и уверенные шаги, не почувствует больше запах его сигар и папирос, не ощутит его прикосновения?

Многие годы, наперекор беспощадному здравому смыслу, ей часто будет казаться, что Саша непременно вот-вот появится. Он должен появиться. Она его ждет. О нем постоянно напоминали вещи, комнаты, здания, ритуалы, дневные занятия, всё, чем жила и что окружало потом. Проведя без него тридцать четыре годы, она не забывала о нем ни на минуту, и если бы случилось невозможное, и Александр III восстал бы из мертвых, и пришел бы к ней, то кроме беспредельного восторга ничего бы не ощутила. Даже и не удивилась бы. Он навсегда остался для неё живым.

Ни разу не взглянула на Александра в гробу. У неё не было сил на это. Это страшное зрелище в ее памяти не запечатлелось. Часто видела мужа во сне и разговаривала, но стеснялась делиться с окружающими этими своими радостными встречами. Она боялась оскорбительных усмешек. Это осталось её тайной. Мария Федоровна перестала страшиться смерти, зная, что будет лежать рядом со своим милым и уж там-то, в том мире, их никто уже не разлучит. Когда кончина приближалась, то мысль о том, что она не будет покоиться («пока не будет») рядом с Сашей, окрашивала горечью последний срок бытия.

В трагические же недели октября — ноября 1894 года в душе овдовевшей Императрицы была лишь темнота. Уже 20 октября, вечером, служилась в спальне первая панихида. Маленькая, изящная, вся в черном, Царица-Вдова напоминала мрачное изваяние. В ней как будто и жизни не осталось. Все делала как-то механически и ни на что не реагировала. Лишь слезы, текшие по лицу, выдавали человека с раненым сердцем. Она не могла уединиться, чтобы в тишине и печали оплакать свою невосполнимую потерю. Горе её было беспредельным.