Николай Непомнящий - Брем

Когда подъехал к нам экипаж, мы все встали и дружески приветствовали Брема, но он окинул нас опытным взглядом и весело заметил, что еще вчера на вечере составил себе понятие о тех личностях, которые действительно собрались ехать, и тех, кои давали свое согласие из одного приличия.

— А это отчасти и лучше, — заметил он шутя, — потому что большое количество охотников не везде возможно и удобно, особенно на дупелиной охоте.

Мы покурили, немного побеседовали, затем весело отправились к лодкам.

Оказалось, что нас собралось всего шесть человек: Брем, Савелий Максимович Козлов, аптекарь Мориц Адольфович Сандзер, инженер Владимир Алексеевич Таскин, лесничий Антон Викентьевич Турчанович и я. Тут надо заметить, что г. Сандзер, в сущности, не охотник, а поехал с нами из желания чествовать дорогого гостя и как переводчик, а г. Таскин — приятно провести время в дружной компании и побывать в обществе Брема, этой мировой известности.

Так как погода стояла тихая, а приготовленная лодка была настолько солидных размеров, что могла свободно принять и еще, пожалуй, такое же количество охотников, то мы все очень удобно разместились по лавочкам судна, комфортабельно уселись на ковры и подушки так, что Брем оказался у нас в середине, как раз на первом месте от рулевого. Отсюда ему было удобно наблюдать широко видимые окрестности берегов Оби и говорить со всеми нами.

Превосходное июньское утро, радостно отражаясь на всех нас, как-то располагало говорить без умолку и замечать в окрестностях те частности, которых мы как бы не видали прежде, точно их тут никогда и не было. Все это мы заметили сами, тут же посмеялись друг над другом и приписали такое состояние особому настроению души, которая в известный момент восторженнее относится ко всему тому, что прежде, при других условиях, казалось обыденной вещью. Брем восхищался грандиозностью разлива воды на широкой сибирской реке и пытливо окидывал взором эту массу вод, клубящуюся до пены, вертящуюся местами воронками и все это, вместе взятое, плавно несущееся к далеким берегам холодного моря.

… В тихое утро плавно и бойко плыли наши лодки вниз по широкому раздолью коренного разлива реки. Было чем полюбоваться на этом просторе; все это рельефно отражалось на состоянии духа Брема, и он все восхищался многоводной рекой, сравнивая ее с другими, а, цепляясь за эту нить, много рассказывал о своих путешествиях. Скоро мы наискось пересекли все водное лоно и пристали на незатопленные гривы (возвышенности) противоположного берега, около речки Чебачевки. Тут мы вылезли из лодки, поправились и любезно указали Брему лучшие места, где можно встретить дупелей.

Собак с нами не было, и мы попросту, разместясь рядом на позволяющих по месту дистанциях, пошли около мочажин. Скоро начали срываться дупеля и пошла пальба. Я шел рядом с Бремом и, по счастию, нисколько не торопясь, убил уже трех птиц, между тем, как чествуемый нами гость начал сначала не выдерживать и пуделять при удобных выстрелах.

— Хе! Доннер веттер! [27]— то и дело восклицал Брем, провожая глазами улетающего долгоносика (утку) и на ходу заряжая свою централку.

Но вот он, сделав удачный дуплет, громко закричал: «Ура! ура!» и тут же, как нарочно, из-под самых его ног вылетел дупель; Брем приложился и спуделял снова.

— Хе! Швайнерай! Швайнерай! [28]— кричал он уже тише и хохотал над своей неловкостью, видя, что мы по первому крику остановились и обратили на него внимание.

Мы нарочно не трогались с места, закурили папиросы и как бы дали возможность поправиться дорогому гостю. Он воспользовался этой паузой, утер с лица пот и закурил сам. Затем мы отправились далее, но скоро прошли незатопленные гривы и должны были воротиться, чтоб уехать на другое место, где, по нашему предположению, можно было встретить более обширное поле с наилучшим запасом дичи.

Подойдя к лодкам, мы любезно предложили выпить «шнапсу» и «заморить червяка». Брем тотчас обратил внимание на это последнее выражение и попросил нашего переводчика г. Сандзера объяснить ему, что оно значит; затем просил дословного перевода и, получив таковой на немецком языке, записал в свою памятную книжку.

На Чебачевке нам удалось убить только несколько дупелей, так что собственно охота не интересовала, а потому Брем рассказывал свои похождения, пил, не стесняясь, преимущественно красное вино и изрядно закусывал сибирскими пирожками. Он говорил, что в Германии таких вещей не приготовляют и что их «фрауен» (женщины) пробавляются более на картофеле и колбасе.

Но вот все уселись в лодку, гребцы дружно налегли на весла, и мы снова покатили вниз по воде.

…Между прочими рассказами Брем предложил нам, уже как охотникам, такой вопрос:

— Если за зайцем гонятся две собаки — одна черная, другая белая, то почему он более боится последней и удирает преимущественно от белой?

Мы делали разные предположения и никак не могли догадаться, в чем дело. Тогда Брем, смеясь от души, объяснил нам, что испуганный заяц все-таки соображает и боится белой собаки потому, что он воображает, что черная бежит за ним в одежде, а белая наоборот — сбросила с себя «фрак» и дует в одной сорочке, что, конечно, облегчает ее бег.

На это Сандзер тотчас нашелся и задал ему вопрос такого сорта:

— Ну вот вы, герр Брем, натуралист, так скажите, пожалуйста, под какой куст преимущественно прячется заяц во время дождя?

Брем в свою очередь, как ни ворочал мозгами, не смог, как и мы, отгадать соли вопроса; он делал различные предположения, но не попадал на суть и наконец гомерически расхохотался, когда Сандзер шутливо сказал ему, что так как идет дождь, то несчастный заяц прячется преимущественно под мокрый куст, а не под какой-либо особого вида…

Когда мы подъезжали к так называемому «Токаревскому лугу», то нам попался на ветке кустарникового побережья Оби «синий воробей» — вид зимородка. Брем тотчас заметил эту довольно редкую в Сибири птичку и убил ее для своей коллекции.

Он просил нас достать замечательное гнездо этой пичужки, но никто из нас не дал такого обещания, потому что синий воробей делает свое гнездо в крутых берегах, в земле, и собирает его чрезвычайно искусно из самых мельчайших костей добываемых им рыбок, за которыми он, как пуля, бросается в воду.

…Часов около десяти утра мы уже причалили к Токаревскому лугу или, лучше сказать, большому Обскому острову, который тянется на несколько верст, занимая большую поверхность по квадратному измерению. На нем пропасть сенокосных дач, лесных колков, всевозможной формы озер, береговых кустарных зарослей и таких грив, какие не заливаются и коренной водой. Тут бывает иногда множество дупелей, которые гнездятся и выводят молодое поколение, не обращая внимания на то, что бьют их с самой весны охотники и переводят промышленники, несмотря на запрещение ловить силками и сетями на токовищах. Промышленность эта ужасна в смысле истребления дичи, а исполнители закона слишком слабы для того, чтобы преследовать этот варварский способ добычи.