Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс

Я никогда не хотел знать историю ее прошлой жизни, не хотел знать, какие неведомые воспоминания живут в ее мозгу. Бурный роман с Локкартом? Но я считал и считаю, что Локкарт — презренный мелкий прохвостишка. Замужество с Будбергом в Эстонии? Не желал и не желаю знать подробностей. Мне говорили, что исполняя в Сорренто роль домоправительницы и секретаря Горького, она одновременно была его любовницей. Возможно. Замысловатая суетность и сложность горьковского ума вряд ли упустила бы такую добычу. Но, конечно, Мура утверждала, что никаких сексуальных отношений между ними не было…

В апреле 1932 года мы провели несколько чудесных дней в отеле Фодергилла в Аскоте. Вечерами приходил хозяин гостиницы — в бутылочно-зеленом фраке с медными пуговицами и в туфлях с пряжками и заводил разговор о еде и питье, о содержании гостиницы, о России и о способностях баронессы к языкам. А еще там оказались три слона. Они занимали часть необъятной конюшни Фодергилла, каждый день с ними работал дрессировщик на лугу и, когда мы выходили посмотреть на них, дружно устремлялись к нам, вытянув хоботы. «Ой, слониха вытащила яблоко у меня из кармана!» — сияла Мура.

Мы были счастливы и в Зальцбурге и в Вене. Мы путешествовали по зеленым окрестностям Эдлаха и поднимались в Альпы. «Это только начало нашей совместной жизни, — ободряюще говорил я. — Немного погодя мы поженимся». — «Но жениться-то зачем? — возражала она. — Я всегда приеду к тебе куда угодно». — «Зачем уезжать, если можно быть вместе?» — «Боюсь, я быстро тебе наскучу»…

Из Зальцбурга Мура часто отправляла телеграммы в Россию. Говорила, что ее зовет Горький. Говорила, что он серьезно болен, потерял сына, ему одиноко. «Но не поеду я сейчас!» В Лондоне мы открыто появлялись повсюду, я даже представлял ее как свою будущую жену, но мысль о браке была Муре решительно не по вкусу. Со сдержанным упрямством она противилась осуществлению моей мечты. В январе — феврале 1934 года мы провели в Бонмуте больше месяца, и я прожил бы там гораздо дольше — работал над пропагандистским фильмом «Облик грядущего», часто выступал по радио, но Мура так явно была встревожена, она вела такие долгие телефонные разговоры с Лондоном, что я вернулся глубоко разочарованный и рассерженный. Я для нее — всего лишь восхитительное приключение, официальный любовник, приходило мне в голову. У нее множество собственных разнообразных интересов и привязанностей. Боюсь, ее душа обреталась тогда главным образом в мире русских беженцев, в делах ее детей, за кулисами международного журнализма, в хитросплетении воспоминаний о прошлой деятельности. Она вращалась в среде сомнительных личностей, эмигрантов и авантюристов, любителей одолжаться и тех, кто нуждается в помощи. Для этой публики она всегда была «чудесной Мурой»; политика все еще представлялась ей смесью дипломатических интриг, конференций, газетных материалов и анекдотов…

Я стал ревновать. Она уехала на Рождество в Эстонию. «Я всегда проводила Рождество в Эстонии!» — сказала она, вернувшись. — «А я хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку, — сказал я. — А чтобы нам в Америке было комфортно, мы должны быть женаты. К тому же я хочу еще раз побывать в России — с тобой». Но она противилась браку и уверяла, что в Россию тоже не сможет меня сопровождать; по каким-то причинам путь ей туда был заказан.

Я вернулся из Америки, твердо настроенный поехать в Россию — побеседовать со Сталиным. Поскольку ехать в Россию вместе мы не могли, то договорились, что она появится в Эстонии и на обратном пути я смогу пожить в Таллине. Мы расстались очень нежно. Она улыбалась, прижавшись лицом к стеклу, когда аэроплан двинулся прочь от меня…

В Москве мне сильно мешало незнание русского языка и ограничивала опека Интуриста. Мне нездоровилось, я был раздражен, беседа со Сталиным получилась нескладная. Я поехал на автомобиле к Горькому в его большой загородный дом — повидаться и вместе пообедать. Со мной были Андрейчин, мой официальный гид, и Уманский, переводчик нашей беседы со Сталиным.

«Каким путем вы возвращаетесь обратно в Лондон?» — спросил Уманский.

Я ответил, что через Эстонию, где собираюсь пожить несколько недель в Таллине у своего друга баронессы Будберг.

«А она была в Москве неделю назад».

Я был так ошеломлен, что не скрыл удивления.

Правда, тут вмешался Андрейчин, явно желая остеречь Уманского, и в дальнейшем тот предпочел держать язык за зубами. «Вероятно, я ошибся», — только и сказал он. Но, разговаривая с Горьким я, пожалуй, не слишком бы удивился, если бы в комнату вошла Мура. Когда мы с Андрейчиным спускались к ужину, я попросил его сказать Горькому: «Мне недостает нашей прежней переводчицы, Горький».

«Кого вы имеете в виду?» — удивился он.

Я ответил. И узнал, что в последний год Мура была в Москве трижды.

Андрейчин пытался объяснить мне, что Мурины приезды в Россию в некотором роде тайна, но в тот вечер от созданного мною образа великолепной Муры не осталось и следа. Почему она так странно, тайком ездила в Москву? Почему ничего не говорила мне об этом? А если в ее поездке не было ничего предосудительного, то почему не дождалась моего приезда и не вернулась вместе со мной? Какая маска была бы сорвана, окажись мы вместе с нею в доме Горького?

Это было невероятно. Я сидел за письменным столом — большим, неуклюжим, резным столом, который утащили, наверное, из какого-нибудь дореволюционного дворца, и раздумывал, как быть. В какую-то минуту мной овладела жажда мести и я отказался от билетов и номеров в гостиницах, которые заказал заблаговременно. Также я сделал дополнительное распоряжение к завещанию, аннулируя пункт о весьма значительном содержании, которое назначил Муре, и засвидетельствовал это в Британском посольстве, когда обедал там на следующий день. Я аннулировал и банковское поручительство, которое обеспечивало ей открытый кредит в Лондоне. В Швеции и Норвегии у меня было назначено несколько встреч, так что я решил прямо из Ленинграда улететь в Стокгольм. Я написал и порвал два-три письма к Муре. Все осложнялось еще тем, что я должен был не позднее чем через три недели отправить в Нью-Йорк экземпляр заключительной главы своей «Автобиографии», а ее еще надо было написать.

Под конец я все же решил встретиться с Мурой в Эстонии и послал ей открытку, сообщив, что до меня дошел какой-то нелепый слух, будто она недавно побывала в Москве. Таким образом я намекнул, на какие вопросы ей придется ответить. Но Мура встретила меня на Таллинском аэродроме нисколько не встревоженная. «У тебя усталый вид, милый». Мы забросили чемоданы в Балтийский клуб и поехали в ресторан на окраину города завтракать…