Николай Богомолов - Михаил Кузмин

Однако представление о себе как о «натурализованном» Кузмина никак не могло устроить. В позднем дневнике он записывал: «У Достоевского в конце „Преступления и наказания“ есть пронзительное место, где Раскольников выходит на работу, а из-за Иртыша по степи доносится песня как символ новой, неизвестной, пленительной и серьезной жизни. Русские иконы, русские песни, русский быт, русское платье, русские лица, русское богомоленье производят на меня такое же впечатление, родное, дикое, сладкое и серьезное. Пожалуй, даже слишком серьезное, чего-то такого, куда надо броситься без оглядки, фанатично» [137] Дн-34. С. 62. . И в молодости он страстно отстаивал перед Чичериным естественность своего обращения к «корням», к русской древности, взятой не как культурный феномен, а в ее живом сегодняшнем бытии, как она предстает в чудом законсервированных историей очагах старообрядчества. Попутно здесь же обсуждается целый ряд проблем, связанных с индивидуальным отношением Кузмина к различным явлениям современной жизни, как светской, так и церковной. Вот это большое недатированное письмо:

«Дорогой Юша. Несколько раз собирался ответить тебе, но всегда думал: зачем? Мы говорим, кажется, на разных языках, и то, что для меня ясно и доступно, для тебя безнадежно и невозможно, а стройное и прекрасное для тебя мне представляется теорией и словесностью. Отвечаю, думая, что тебе, м<���ожет> б<���ыть>, покажется прискорбным и неблагодарным, что я не ответил на твое письмо, за которое я тебе очень благодарен, но на которое отвечать-то нечего, или писать целые томы, что и долго, и бесполезно. Я достаточно знаю, что ты не откажешься от стройности теории и красоты силлогизмов, хотя бы все факты и вся действ<���ительность> (фактическая, а не фиктивная) были против, и достаточно знаю себя, чтобы не ожидать прока от подобных словопрений. И т. к. большинство вопросов принадлеж<���ит> к не подлежащ<���им> логике, то не будет ли спор толчением воды в ступе или спором о стриженом и бритом. Рассуждая со мной и обо мне, приходится брать и определения, принадлежащие мне. Я же никогда не представлял веру и церковь иначе как строго оформленною внутренно и внешне, общею для всех времен и народов, но саму неизменную и неизменяемую [138] В тексте: не неизменяемую. ; веру и церковь Златоуста, Св. отцев, Русских святит<���елей> и патриархов, протоп<���опа> Аввакума, Онисим<���а> Швецова и Ивана Картушина [139] Онисим Васильевич Швецов (в монашестве Арсений; 1840–1908) — епископ уральский и оренбургский старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию. Иустин Авксентьевич Картушин (в монашестве Иоанн; 1837–1915) — архиепископ московский и всея России того же согласия. . Неизменную до сих времен. Не об общем чувстве веры, присущем и язычникам и мусульманам, я говорил; не об общем христианстве и церкви, растяжимых и бесформенных, вмещающих и Толстого, и Розанова, и от<���ца> Петрова [140] Григорий Спиридонович Петров (1866–1925) — известный церковный публицист, священник (в 1908 г. лишен сана). , и отц<���а> Алексея Колоколова, и светск<���их> дам. Такой веры, такой церкви (лучше — такого отсутствия церкви) мне не надо, не хочу я их, плюю на них — вот! И приписывать мне такое понятие о церкви — великая обида и постыдная клевета и слепота, если не упрямство! Когда я говорил о такой церкви? Когда? а брать в рассуждении обо мне изв<���естное> понятие о предмете не значит ли мне его приписывать? Только неизменную, идущую до сей поры церковь, исторически определенную, определяющую обряды и даже быт имею я, и имел, и буду иметь в виду, и обращение в нее и возможно, и должно — вот! А то какую-то размазню брать вместо церкви и строить на этом рассуждения — скоморошество! [141] Ср. разительно напоминающее эти рассуждения высказывание К. Н. Леонтьева, которое не могло быть в то время известно Кузмину: «…несколько суровое, но всем известное, реальное „филаретовское“ православие есть православие Дмитрия Ростовского, Митрофания Воронежского, Сергия Радонежского, Антония и Феодосия Печерских, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Николая Мирликийского и т. д. Греко-российское православие, т. е. мой византизм в России, взятый с одной только религиозной его стороны. Этим византийским православием довольствовался великий практик Катков; этому византийскому православию выучили и меня верить и служить знаменитые афонские духовники, ныне покойные, Иероним и Макарий» (Леонтьев К. Н. Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву (О национализме политическом и культурном) // Леонтьев К. Н. Собр. соч.: В 9 т. М., 1912. Т. 6. С. 330). Раз познано — есть познано, конечно, но изменяется отношение к познанному, и часто познанное отбрасывается за ложностью. И св. Антоний познал и роскошь утонченного эллинизма, и религию, и философию, и отверг это все, а вовсе не этим послуж<���ил> христианству. Савва Грудц<���ын> [142] Герой древнерусской (XVII век) «Повести о Савве Грудцыне». все испытал и вернулся, и раз человек может из простого делаться сложным, возможно и обратное, совершающееся в совершенно другой области, чем обращение негра в кавказца. Вот где гвоздь! Невинность не вернется, но вернуться в ту же область, хотя бы уже и не невинным, а кающимся и целомудренным, — возможно. И притом невинность, девственность только физическая не возвращается, и Мария Егип<���етская> [143] Одна из любимых героинь Кузмина (см. одноименное стихотворение) — александрийская блудница (конец V–VI в.), отправившаяся с паломниками в Иерусалим, где по своим грехам не смогла войти в храм, после чего покаялась и 47 лет провела в пустыне. не девственней ли многих дев? Чисто жить и после греха да хочется — вот что нужно, а не развиваться в раз подвернувшемся пороке. И позднейшие нашлепки можно отмыть; как старую стенопись под штукатуркой, так и древнюю сущность можно найти под архимодерничными увлечениями. И в старую веру и быт обращ<���ались> в совершенно противопол<���ожный> XVIII в. не говоря о двор<���янине> Токмачеве и друг<���их>, но и придворная княжн<���а> Долгорукова, выросшая и живущая уже совсем другой жизнью [144] Пошехонский дворянин Федор Яковлевич Токмачев был одним из основателей скита в Семеновском уезде Нижегородской губернии; какую княжну Долгорукову имеет в виду Кузмин, нам определить не удалось. . Есть и другие, и позднейшие [145] А Капитон — лютеранин , слушавший заграничный университет; обратился же, и учитель, и свят; пересоздался же. (Примечания Кузмина.) Капитон — один из первых старообрядцев, происходил из крестьян. Лютеранином и слушателем Сорбонны был, однако, не он, а его сподвижник Вавила (см.: Зеньковский С. Русское старообрядчество: Духовные движения семнадцатого века. М., 1995. С. 150, 151). . И самые хранители древности, не считая это всеобдержным, не считают и невозможным; конечно, это не прирожденные, но не только терпимые и допустимые, но и полноправные (Токмачев, пошехонский дворянин — святой). А их суд и вернее, и строже нашего, и дело им лучше известно. Вот гвоздь. Дальше-то бы и говорить не стоило, т. к. все твои силлогизмы висят на произвольном и не оправдывающемся фактами положении, но договорю уж до конца.