Джерри Лендей - Иисус Навин. Давид

Сначала я был журналистом. Потом я учил будущих журналистов, как излагать информацию. Теперь я в основном пишу статьи о том, как движется — или не движется — мир. Журналистика, за вычетом явной халтуры, — это первоначальный вариант истории, каждодневный отчет цивилизации. Меня остро интересуют лица, тенденции, идеи, ассоциации и события, входящие в этот отчет.

Это сырой материал, из коего искусство историка (ибо история — искусство) черпает, чтобы потом обработать свой материал. И очевидцы и историки, каждый на свой лад, превращают свои свидетельства в повествование, которое люди пересказывают друг другу и своим потомкам. Это повествование помещает людей в определенное время и пространство, фиксирует их взаимосвязи, помогает нам понять себя и самоидентифицироваться.

Исторические свидетельства, как пишет специалист по передаче информации Джордж Гербнер, «сотканы в бесшовную паутину культуры, которая описывает, кто мы, как мы живем, кого мы любим или ненавидим, кого убиваем, на какое правление надеемся и как долго проживем».

Такого рода вещи были чрезвычайно важны для моего понимания Израиля, когда я сообщал американской аудитории о Шестидневной войне. Вопросы, возникавшие по мере моего изучения исторических предпосылок конфликта, вышли за рамки современных событий и заставили меня заняться древней историей Давида и образованием первого содружества Израиля.

Война 1967 г. была одним из основополагающих событий конфликтных шестидесятых годов, наряду с Вьетнамом, расовой и социальной борьбой в Соединенных Штатах и реакцией на нее — подъемом корпоративной экономики. Мне не удавалось избавиться от чувства личной печали, глубокого беспокойства и душевной усталости. Я позволил себе профессиональную передышку и возвратился в Израиль, где продолжил свои исследования, посетив почти все 36 археологических раскопок, проводившихся в то время. Мне нужен был перерыв, чтобы осмыслить мои корни, мой мир, мою цель и веру, особенности поведения общности, к которой я принадлежал, да и свои собственные.

Какие универсальные принципы мог я извлечь из «бесшовной паутины культуры», сотканной в записях этих стародавних времен? Чем бы я мог поделиться с читателями, соотнеся с древним пепелищем представления, сложившиеся в Вашингтоне, Лондоне и других местах, и наблюдая за тем, в какую политику и вообще в какие игры играют народы и отдельные особи в наши дни? Мой журналистский опыт споспешествовал моей встрече с Библией, с израильской историей, традициями и археологическими открытиями. Я мог сравнить взаимодействие человеческого могущества, личности, учреждений и идей в двух эпохальных точках за последние три тысячелетия; я смог увидеть потрясающее сходство между эрой Давида и нашей собственной — разумеется, отдавая себе отчет в их немалом различии.

Оценивая свершения Давида и его промахи, мы легко можем найти ему соответствия и в наше время: герой возникает среди распрей и мятежей и создает нацию. По-прежнему формируются и распадаются союзы. По-прежнему развращение властью, эротическое непотребство, семейные интриги, мелкотравчатое соперничество, безмерные претензии и зависть зачастую оказываются весомей вопросов государственной важности. Техническое развитие вызвало громадные изменения в масштабах и способах наших действий, но в основе своей мы мало отличаемся от наших предков, живших за три или четыре тысячелетия до нас. Увы, нам так и не удалось преобразовать человеческую природу. Это долгосрочная задача эволюции. Но во всяком случае знание истории должно подсказывать нам свой личный выбор, свое осмысленное поведение.

Я нашел актуальность еще в одном аспекте истории Давида — в соединении динамики религиозных идеалов и политического практицизма. Давид-вождь мог побеждать и убивать, мог пользоваться властью и злоупотреблять ею. Но он не мог пренебрегать противодействующей силой своей веры. Он переносит Священный Ковчег Завета в Иерусалим, не только соединяя Иудею на юге с Израилем на севере, но и обеспечив оба государства единым религиозным наследием. Пророки и священники высокого ранга укоряли его, и Давид прислушался к ним. Но когда Нафан сурово осуждал его за скандальную связь с Вирсавией и заявил, что он недостоин чести быть строителем Храма, Давид с пылом возражал ему.

Ученые получают немалое удовольствие от бесконечных дебатов по поводу библейского повествования: сколько в нем истории, а сколько измышлено позднейшими авторами и переписчиками, адаптирующими канонический текст Ветхого завета в угоду идеологической или религиозной потребе дня. Недавно группа так называемых библейских «минималистов», или «ревизионистов», попыталась доказать, что не было ни Давида, ни Соломона и соответственно не было империи Давида или Соломона, во всяком случае в том масштабе, о котором повествуют Первая и Вторая книга Царств и первые две книги Паралипоменона.

Они утверждают, что все в них изложенное — всего лишь вымысел сочинителей, которые жили в эпоху, последовавшую за вавилонским пленением. Не мне судить об этих яростных перепалках между историками. Мне достаточно с удовлетворением убедиться в весьма частых совпадениях между легендой и научными открытиями: Троя Шлимана, Бар Кохбу Ядина и многое из истории Иосифа Флавия о римской Иудее. Я отлично понимаю, что многое в трактовке истории зависит от того, кто ее излагает.

Но я вполне удовлетворен ценностью рассказа о Давиде, извлеченного из библейского, археологического, научного и литературного источников. Это универсальная повесть о грандиозной, пусть и не идеальной, исторической личности, которая смутно, но прочно заняла одно из центральных мест в «великой паутине культуры» и остается сердцевиной и глубинной сутью многих событий и убеждений нашего времени. Это сказание о необычайной духовной и этнической стойкости среди череды насилий, изгнаний, пленений и прочих испытаний и бед.

История Давида имеет огромную внутреннюю ценность. Она многому меня научила, и пересказать ее еще раз — для меня огромная радость.

В один из дней приблизительно 1050 г. до н. э. (точная дата не приводится, да это и неважно) посланец из племени Вениамина нес срочное известие по извилистой тропе, вздымавшейся к гористому хребту Ханаана. Путь гонца начинался в долине Саронской около Афека, охранявшего проход в горную страну израильтян. Он кончался у ворот обнесенного стенами израильского города под названием Силом, воздвигнутого в центре горного кряжа. В Силоме хранилась святыня святынь — Ковчег Завета.