Евгений Чазов - Рок

Как я и ожидал и как предсказывал Ю. Андропов, информация для, казалось бы, узкого круга лиц всколыхнула весь политический Олимп. Ко мне посыпались телефонные звонки Н. Тихонова, А. Громыко и других деятелей, рангом пониже, которые под любым предлогом хотели выяснить, каково же истинное положение генсека. Было мерзкое ощущение начала борьбы за власть при еще живом лидере страны. Борьбы, о которой не знало и не догадывалось наше общество. Не хочу обелять себя — в этом частица и моей вины. Но что можно было сделать? Хотя я и осознавал, что время Горбачева еще не пришло, но не скрывал и не скрываю, что делал все от меня зависящее, чтобы в этой развернувшейся борьбе он победил.

Наступил декабрь, а вопрос о пленуме ЦК КПСС и сессии Верховного Совета висел в воздухе.

Позвонил М. Горбачев и попросил положить его на диспансеризацию в Центральную клиническую больницу, где находился Ю. Андропов. Одновременно добавил, что надеется там встретиться со мной. Я понял, что он хочет откровенно поговорить, а будучи осторожным, решил использовать для этого встречу в больнице, где нас никто не мог контролировать.

В главном здании больницы, на 4-м этаже, где располагались специальные апартаменты для членов Политбюро, мы просидели за чаем довольно долго. Я не скрывал от Горбачева ни того факта, что дни Андропова сочтены и речь может идти об одном-двух месяцах жизни, ни того, что мы встречаемся с Устиновым, ни того, что политическая борьба за власть вступила в новую фазу. Рассказал и о том, что Андропов окончательно согласился с нами, что не сможет лично участвовать в работе пленума и сессии Верховного Совета и обратится с письменным посланием к его участникам. Мы оба понимали, что политическая ситуация тяжелая и Горбачеву надо предпринять шаги для укрепления своих позиций в Политбюро.

Разговор был откровенным и прямым. М. Горбачев сказал, что договорился с Андроповым о встрече на следующий день и хочет уговорить его ввести в состав Политбюро В.И. Воротникова и М.С. Соломенцева, кандидатом в члены Политбюро избрать В. Чебрикова, а секретарем ЦК КПСС - Е. Лигачева. Я не удивился, когда он назвал фамилии Чебрикова и Лигачева, которые принадлежали к когорте Андропова. Понимал я и выдвижение Воротникова, с которым Горбачев был связан по прошлой работе и с которым у него сложились неплохие отношения в последнее время. Удивительным показался выбор Соломенцева, который у меня всегда ассоциировался со старыми методами руководства в партии, с ограниченностью кругозора старых кадров, и уж никак он не укладывался в мои представления о реформаторах, которые должны изменить страну и партию. Но, видимо, опять я забыл о политических интригах и компромиссах, которыми богата дорога к власти. Сколько еще таких компромиссов будет в политической жизни М. Горбачева!

Однако в тот период он казался мне человеком искренним, далеким от определенных сделок ради политических амбиций. Так что в его предложении о выдвижения В. Воротникова и М. Соломенцева я не видел личной корысти или каких-то уступок принципам политической честности и порядочности. Хотя существуют ли в принципе политическая честность и порядочность в обществе раздираемом борьбой за власть?

Однако я был уверен, что ни Воротников, ни Соломенцев не соответствуют тем критериям, которые Ю. Андропов брал за основу при выдвижении кадров, о чем и сказал Горбачеву. «Главное, — ответил он, — что это наши люди, они будут нас твердо поддерживать в любой ситуации». Я понял, что в той обстановке, которая складывалась в связи со здоровьем Андропова и перспективами на будущее, М. Горбачев боялся остаться в Политбюро в изоляции и искал союзников. Союзниками они оказались слабыми, ни один из них не поднял голоса в защиту М. Горбачева в тяжелый для него период после смерти Ю. Андропова.

На следующий день после нашего разговора Горбачев встретился в больнице с Андроповым. Это была их последняя деловая встреча.

Письмо Ю. Андропова, с которым он обратился к пленуму ЦК, в значительной степени носило формальный характер и было выдержано в духе общих пожеланий и обычных лозунгов. Зная стиль Андропова, я не сомневался, что он просто подписал письмо, подготовленное его помощниками. К этому времени в связи с прогрессированием болезни и нарастанием интоксикации он уже находился в таком критическом состоянии, что работать не мог.

На пленуме ЦК царила угнетающая обстановка; страна и партия вновь, как и в последние годы пребывания у власти Брежнева, находились в растерянности, не зная, что их ждет завтра. Рушились надежды на обновление, предложенное и не осуществленное Ю. Андроповым. М. Горбачев был в подавленном состоянии, понимая, что в складывающейся ситуации его положение становится не просто сложным, но и шатким. «Старики» (Черненко, Тихонов, Гришин, Громыко), которые будут определять политику Политбюро после ухода со сцены Ю. Андропова, не простят М. Горбачеву первенства и сделают все, чтобы ограничить его активность, отодвинуть на задний план, если вообще не удалить из Политбюро. В те времена это было вполне возможно.

И хотя с подачи Ю. Андропова ему все-таки удалось продвинуть на руководящие должности в партии преданных, как ему казалось, Г. Романова, В. Воротникова, М. Соломенцева, В. Чебрикова, Е. Лигачева, Н. Рыжкова, это было слабое утешение. Дело в том, что никто из них в тот период не пользовался достаточным авторитетом ни в партии, ни в стране, да и по характеру не было среди них того «героя», который мог бы сломать сложившиеся традиции в партийной иерархии. В Политбюро была единственная фигура, которая могла достойно защитить М. Горбачева, что, впрочем, и произошло, когда к власти пришел больной и слабохарактерный К. Черненко. Это был ближайший друг Андропова — Д. Устинов.

Именно он внушал мне оптимизм в отношении будущего М. Горбачева, за которого я тогда искренне, по-дружески переживал. Мы часто встречались в это время с Устиновым, обсуждая проблемы здоровья Андропова. Он неоднократно повторял, что Андропов не видит в Политбюро другого человека, кроме Горбачева, который мог бы заменить его на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Я верил в искренность Д. Устинова, его честность, принципиальность и предполагал, что он будет отстаивать мнение Андропова перед другими членами Политбюро. И опять я ошибся...

Ю. Андропов медленно угасал. Мне было больно смотреть на него, лежащего на специальном беспролежневом матрасе, малоподвижного, с потухшим взглядом и бледно-желтым цветом лица больного, у которого не работают почки. Он все меньше и меньше реагировал на окружающее, часто бывал в забытьи. Сколько надежд на возрождение страны, на ее преобразование связывали многие, в том числе и я, с человеком, который умирал у нас на руках, и мы были бессильны что-нибудь сделать для его спасения... Для врача самое тяжкое - ощущать свою беспомощность.