Джордж Бьюкенен - Мемуары дипломата

Сазонов, который был с самого начала защитником польского дела, понял, что в интересах России удовлетворить пожелания поляков, провозгласив сразу автономию для восстановленной Польши. В июле 1916 года ему удалось, несмотря на противодействие его реакционных коллег, возглавляемых Штюрмером, добиться поддержки такой политики со стороны императора. Согласно предложенному Сазоновым плану, будущее польское правительство должно было состоять из наместника, совета министров и двух палат и должно было пользоваться полнотой власти во всех вопросах, за исключением армии, иностранных дел, таможенного Дела, стратегических железных дорог и общих финансов, которые должны были остаться прерогативой имперского правительства. Штюрмер, находившийся в ставке, опасаясь, что он не получит большинства голосов в совете министров, созванном императором для рассмотрения этого вопроса, отсутствовал на нем под тем предлогом, что ему необходимо было возвратиться в Петроград. 13 июля, когда Палеолог и я имели совещание с Нератовым, товарищем министра иностранных дел, неожиданно появился Сазонов, только что возвратившийся из ставки. Он торжествовал: он одержал победу и был уполномочен императором составить манифест, провозглашающий автономию Польши. Он сказал нам, что уезжает на короткое время в Финляндию для отдыха. Однако Штюрмер только avait recule pour mieux sauter (отступил, чтобы лучше прыгнуть). Он знал, что добьется лучшего успеха, если будет говорить с императором с глазу на глаз, а не в совете министров, и с этой целью возвратился в ставку. Тем временем он заручился поддержкой императрицы, которая никогда не могла простить Сазонову того, что тот пытался отсоветовать императору принять в свои руки верховное командование, написал его величеству письмо с просьбой уволить в отставку Горемыкина, а также за его хорошо известное нерасположение к Распутину.

Возвращаясь с поездки на острова около 10 ч. вечера 19 июля, я нашел в посольстве ожидавшего меня товарища министра иностранных дел. Он заявил, что пришел сообщить мне, что на следующий день в ставку должен быть послан для подписи императору указ об отставке Сазонова, и что если никто не вмешается в это дело, то для союзников могут проистечь весьма серьезные последствия, так как Штюрмер наверняка займет место Сазонова. Я спросил Нератова, не имеет ли его посещение целью побудить меня вмешаться, добавив, что так как просить аудиенцию слишком поздно, то я совершенно не вижу, что бы я мог сделать. Нератов возразил, что мое вмешательство в такого рода вопрос, равно как и в вопрос о выборе императором министра иностранных дел, несомненно, могло бы скомпрометировать мое положение, но что если ничего не будет сделано, то назначение Штюрмера будет совершившимся фактом в течение 24 часов. После этого он меня оставил.

Обдумав этот вопрос, я телефонировал своим секретарям и отправил следующую телеграмму императору, отосланную мною в шифрованном виде через генерала Генбери Вильямса, нашего военного представителя в ставке:

"Ваше величество всегда разрешали мне говорить столь откровенно обо всех вопросах, которые могут оказать прямое или косвенное влияние на успешный ход войны и на заключение мирного договора, который обеспечил бы мир от возобновления войны на будущие годы, что осмеливаюсь почтительнейше обратиться к вашему величеству по вопросу, который, как я опасаюсь, может в момент, подобный настоящему, значительно усилить трудности, стоящие перед союзными правительствами. Поступая таким образом, я действую всецело по своей собственной инициативе и под своей ответственностью, и я должен умолять ваше величество простить меня за шаг, который, я знаю это, противен всякому дипломатическому этикету.

До меня доходят упорные слухи, что ваше величество намерены отставить г. Сазонова от обязанностей министра иностранных дел вашего величества, и, так как для меня невозможно просить об аудиенции, то я осмеливаюсь просить ваше величество перед принятием вашего окончательного решения взвесить серьезные последствия, которые может иметь отставка г. Сазонова для важных переговоров, происходящих в настоящее время с Румынией, и для еще более настоятельных вопросов, которые будут возникать по мере продолжения войны.

Г. Сазонов и я работали совместно в течение почти 6 лет над установлением тесной связи между нашими странами, и я всегда рассчитывал на его поддержку в деле превращения союза, скрепленного настоящей войной, в постоянный. Я не могу преувеличить услуг, оказанных им делу союзного правительства тактом и искусством, проявленными им в очень трудных делах, которые мы должны были осуществить со времени начала войны. Равным образом я не могу скрыть от вашего величества тех опасений, которые я чувствую, теряя в нем сотрудника в работе, которая нам еще предстоит. Разумеется, я могу совершенно заблуждаться, и, быть может, г. Сазонов уходит ввиду нездоровья; в этом случае я тем более буду сожалеть о причине его ухода.

Я еще раз просил бы ваше величество простить меня за настоящее личное к вам обращение".

На следующий день Генбери Вильямс, зачастую и ранее оказывавший мне ценную помощь тактичным проведением многих деликатных вопросов, которые ему приходилось обсуждать со ставкой, телеграфировал, что мое сообщение передано императору, и что он надеется на успех. К несчастью, в ставку тем временем прибыла императрица, и судьба Сазонова была решена. Он находился еще в Финляндии, когда получил собственноручное письмо от императора, в котором выражалась благодарность за оказанные им услуги и говорилось, что так как их взгляды по многим вопросам расходятся, то им будет лучше расстаться.

22-го числа сэр Э. Грей прислал мне следующую телеграмму:

"Ваш поступок вполне заслуживает одобрения. Я благодарю ваше превосходительство за то, что вы столь быстро предприняли этот ответственный шаг". Я старался держать в совершенной тайне свою телеграмму к императору, но один из наших тюков с почтой, содержавший частное письмо от лорда Гардинга, в котором имелась ссылка на эту телеграмму, впоследствии попал в руки германцев. Не знаю, вследствие ли этого открытия или вследствие пожалования мне почетного гражданства г. Москвы, но именно около этого времени германцы сделали мне комплимент, возведя меня в звание "некоронованного короля России".

Именно назначение Штюрмера впервые внушило мне серьезные опасения за внутреннее положение России. В письме в министерство иностранных дел от 18 августа я говорил:

"Я никогда не могу надеяться на установление отношений доверия с человеком, на слово которого отнюдь нельзя положиться и единственной целью которого является преследование своих личных честолюбивых целей. Хотя личные интересы заставляют его продолжать иностранную политику своего предшественника, однако, судя по всем данным, он является германофилом в душе. К тому же, будучи отъявленным реакционером, он заодно с императрицей хочет сохранить самодержавие в неприкосновенности.