Джордж Бьюкенен - Мемуары дипломата

Император Николай не унаследовал от своего отца властного характера, силы воли и способности к быстрым решениям, - качества, столь существенные для самодержавного владыки. Александр III по совету обер-прокурора святейшего синода Победоносцева отверг план реформ, который готовился подписать Александр II, когда его жизни положила конец бомба нигилиста. В течение всего своего царствования он проводил реакционную политику, основанную на бюрократической централизации. После его смерти надежды нации сосредоточились на его сыне. Эти надежды нашли себе отражение во многих лойяльных адресах, представленных Николаю II земствами при его восшествии на престол. В одном из них - адресе Тверского земства - было определенно формулировано желание некоторой формы конституционного управления.

Эти обстоятельства давали молодому монарху превосходный случай завладеть сердцами своего народа, сделав некоторые своевременные уступки. Однако император Николай упустил его, как упускал и другие подобного рода случаи в течение всего своего царствования. Будучи преданным сыном, обожающим своего отца, и находясь под опекой архиреакционера Победоносцева, он был воспитан в строгой школе ортодоксального самодержавия и не приобрел привычки к собственной инициативе. Он усвоил доктрины своего ментора и смотрел на самодержавие, как на некоторого рода священное наследие, которое он обязан сохранить в неприкосновенности в той форме, в которой оно было ему передано. Единственная его идея при вступлении на престол заключалась в том, чтобы следовать по стопам своего отца и оставить вещи такими, какими оставил их ему отец. Он питал такое уважение к памяти отца, что отказывался даже принять более высокий чин в армии, верховным главнокомандующим которой он состоял, чем чин полковника, пожалованный ему отцом. Поэтому он отпустил представителей земств, дав им ледяной ответ, гласивший, что они должны оставить всякие "бессмысленные мечтания", так как он твердо намерен продолжать политику своего отца. Однако, как можно заключить из того, что рассказывает нам Извольский в своих "Воспоминаниях", сначала император был намерен говорить менее непримиримым языком, но его убедили в том, что его долг состоит в поддержании традиций царствования его отца. Только в самый последний момент Победоносцев вручил ему составленный им ответ, который император прочел представителям земств, не вполне поняв его смысл. Он до такой степени нуждался в опоре, что как в этом, так и во многих последующих случаях он поддавался влияниям, противным его лучшим намерениям, со стороны лиц, обладавших более сильной волей.

Столь злосчастное начало нового царствования вызвало чувство уныния у всех мыслящих русских, тогда как ужасное несчастье, разразившееся на коронационных торжествах в мае 1896 года, было истолковано суеверным народом как дурное предзнаменование для будущего. Благодаря неумелым распоряжениям со стороны ответственных властей, огромная толпа, собравшаяся на том месте, где должно было происходить распределение обычных подарков, была охвачена паникой, и в давке, возникшей вследствие этого, было задавлено до смерти от трех до четырех тысяч человек. Следующий инцидент, сам по себе ничтожный, произвел, однако, по словам г. Извольского, глубокое впечатление на его величество. Когда император, на которого была надета императорская корона и мантия, подходил к алтарю, чтобы принять миропомазание, застежка надетого на него ордена Андрея Первозванного развязалась, и орден упал к его ногам. Будучи от природы склонен к фатализму и суеверию, его величество счел это за божеское предзнаменование грядущего несчастья.

Его первоначальной и основной ошибкой было отсутствие понимания того, что Россия его дней не может быть управляема по тому же способу, как Россия времен Петра Великого. Империя за это время в огромной степени расширилась территориально. Старая политика централизации уже не могла быть проводима. Единственным действительным лекарством было самоуправление. Однако не в характере императора было брать на себя инициативу такой политики или бороться с сопротивлением тех, кто видел в ней уничтожение своих привилегий. Как ни невозможно для него было лично осуществлять контроль над административным аппаратом обширной империи, однако ему пришлось нести ответственность за грехи и упущения бюрократии, которая правила Россией от его имени. И даже тогда, когда после революционного движения, последовавшего за несчастной войной с Японией, была сделана уступка началу народного представительства, управление страной осталось столь же централизованным, как и раньше.

Равным образом и реформированное министерство, образованное в это же время, не было большим шагом вперед. Это не был кабинет в обычном смысле слова. Он был чужд коллективной ответственности, и области ведения каждого из его членов были отделены одна от другой непроницаемыми перегородками. Кроме того, подобно своим предшественникам, и этот совет был составлен из разнородных элементов. Первый председатель Витте был прогрессист, тогда как министр внутренних дел Дурново - крайний реакционер. Естественным последствием было то, что в силу разногласий он никогда не был в состоянии к сплоченному действию. Хотя я лично не доверял графу Витте вследствие его ярко выраженных германофильских взглядов, однако я вполне признаю его заслуги, как талантливого и дальновидного государственного мужа, [оказавшего своей стране неоценимые услуги. Он ввел золотое обращение, он же провел Портсмутский трактат, восстановивший мир с Японией, он побудил также императора обнародовать манифест 17 октября 1905 года, призвавший к жизни Думу. В своей чрезвычайно интересной и поучительной книге "The eclipse of Russia" ("Затмение России") д-р Диллон слишком уж склонен смотреть на вещи через очки Витте. А между тем император и Витте питали друг к другу антипатию, и нелюбовь Витте к своему государю до такой степени определяла его суждения, что в его глазах его величество был совершенно чужд справедливости. Д-р Диллон, прислушиваясь к Витте, как к суфлеру, не находит для императора ни одного доброго слова. Он награждает его всякого рода оскорбительными эпитетами, приписывает ему недостойные мотивы, обвиняет его в вероломстве. Инициатива императора по созыву Гаагской мирной конференции изображается им как попытка завязать глаза австрийскому правительству и дать возможность русскому военному министру втихомолку опередить своего австрийского коллегу. Допуская далее, что император неумышленно вовлек Россию в несчастную войну с Японией, д-р Диллон намекает на его заинтересованность в финансовом отношении в планах Безобразова относительно политического и экономического расширения России на Дальнем Востоке. Как ни мало объяснимо то обстоятельство, что император отдал себя в руки таких советчиков, как Безобразов и Абаза, и даже позволил им направлять ход переговоров по вопросу о лесных концессиях на Ялу, которые были непосредственной причиной окончательного разрыва, однако же его вкусы были настолько просты, что он никогда не мог бы сделать попытки увеличить свои огромные доходы с помощью спекуляции и участия в таком предприятии. Что действительно трудно объяснить, так это его странное доверие к бессовестным авантюристам, которые убедили его в том, что для предотвращения войны необходима твердая и непримиримая позиция.