Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

Но это оказалось не так просто. Сзади по нам били оставшиеся на Сахарной Головке немцы она была очищена только на следующий день, сильный огонь велся с вершины горы, да и гора оказалась гораздо выше, чем это казалось издали. Лезешь на нее, лезешь, вроде уже и вершина близка, а это только уступ, терраса, и гора начинается снова.

Вначале знамя было в чехле, чтобы не выделяться и не привлекать внимания противника. Его нес парторг роты Евгений Смелович, а не комсорг, как в первые годы его представляли экскурсоводы панорамы. Перерезанный пулеметной очередью, он был убит, и не на вершине, как это «художественно» изображено на диораме, а на склоне горы, когда знамя было еще в чехле.

Командовал штурмовой группой командир первого взвода первой роты младший лейтенант Петр Завьялов. Он подбежал, сорвал чехол и вручил знамя молодому необстрелянному солдату, прибывшему к нам с пополнением на Сиваше я его и в комсомол принимал Ивану Яцуненко. Иван брать знамя не хотел. Это был его первый бой, и он находился не в лучшем состоянии. И выбрал его Завьялов не из политических соображений, а из чисто боевых: солдат со знаменем не солдат, ни стрелять, ни бросить гранату, а нас осталось уже немного. Знамя он все же взял. И тогда его отец, Карпо Яцуненко, схватил ручник ручной пулемет и побежал впереди сына. Этот трогательный момент в Севастопольской диораме не отражен вовсе. А жаль.

За ними поднялись все, кто оставался в живых. Под незатихающим огнем, почти лежа, установили знамя непосредственно перед немецкой траншеей, в которой еще сидели гитлеровцы, и закрепили его двумя камнями.

Илья Пирог был ранен в ногу. К нему подбежала медсестра. В этот момент Илья увидел, как из-за камней высовываются два автоматных ствола.

Левой рукой успел Илья перебросить туда гранату, автоматы исчезли, но знамя, задетое пулей, стало падать. Илья удержал его и пододвинул третий камень, надежно закрепив знамя.

Было около семи часов вечера.

9 мая утром начался штурм Севастополя.

Только под Сталинградом пришлось видеть такой энтузиазм бойцов и командиров, как при штурме Севастополя. Многие из штурмовавших были сталинградцами, и может быть тогдашняя победа рождала новую.

Вначале немцы отстаивали каждую пядь. Но часам к двенадцати удалось выбить их из траншей, и они покатились к городу. Неожиданно от Севастополя стали подниматься в контратаку густые цепи немецкой пехоты. Еще и еще! Да их там тысячи! Нас осталось не так много. Появилась реальная угроза, что сбросят с Сапун-горы. При одной мысли, что ее придется брать еще раз, стало не по себе. Тысячи солдат и офицеров полегли в Инкерманской долине два дня назад и все сначала?.. Лихорадочно занимаем оборону и кричим в телефоны и просто, обернувшись назад: Артиллерия!! И как множество раз до этого и не раз после, артиллеристы выручают пехоту. Поднимается шквал огня. Снаряды и мины рвутся в гуще немецких цепей. Контратака противника захлебывается, немецкие цепи залегают.

Бог войны выручает царицу полей.

Правее нас на город наступали части 2-й Гвардейской Армии. Когда их передовые подразделения достигли бухты Северная, немцы уже успели взорвать мост и спешно окапывались на противоположном берегу. Не дать закрепиться! Форсировать с ходу! Но на чем? Предприимчивые солдаты уже разувают разбитые немецкие автомашины и надувают камеры. Но этого мало. Вдруг кто-то заметил, что возле находившегося поблизости кладбища штабелями сложены новенькие, что называется с иголочки, гробы, предусмотрительно заготовленные для немецких офицеров. Двое расторопных ребят приволокли гроб, поставили на воду не течет, добротно сделан. Один сел, покачался не тонет! Второй примостился на другом конце. Все наблюдали с нескрываемым интересом. Убедившись, что гробы не тонут, солдаты мигом их похватали, поставили на воду, расселись попарно и, подгребая саперными лопатками, поплыли на ту сторону.

Десант на гробах!

Такого и в кино не увидишь.

Над нами появляется шестерка ИЛов. Вероятно, перед вылетом пилотов ознакомили с обстановкой, но она уже успела измениться. Штурмовики разворачиваются и на бреющем полете заходят… на нас! Тут и простым глазом видно, где свои, где чужие: мы лежим головами к Севастополю, а немцы ногами. Видно, летчики ребята молодые, да и не остановишься в воздухе рассматривать, что к чему.

Случай, впрочем, на войне не такой уж редкий для авиации и артиллерии. На своей шкуре не раз испытал. По этому поводу на фронте ходила грустная байка: дать по своим, чтобы чужие боялись.

Первый самолет уже с подлета открыл огонь. Как назло, кончились ракеты. Что делать? Сейчас своих постреляет! Вскакивая, перехватываю автомат в левую руку и, сорвав с головы шапку-ушанку, с остервенением потрясаю ею в воздухе, добавляя к этому впечатляющему жесту словесную «пулеметную» очередь солдатского фольклора, хорошо усвоенного за три года войны. Из всей этой эмоциональной речи единственно безобидным было междометие «Ах»…

Помогло! Летчик ведущего самолета, по-видимому, командир эскадрильи, свесил голову, прилип к фонарю кабины, довернул машину на меня, прижал пониже, потаращил глаза в больших очках и помахал рукой в краге: Понял, мол, свои! Провожая его сердитым взглядом и погрозив на прощанье кулаком, заканчиваю свою речь чем-то вроде, чтоб ты был здоров. (За точность цитаты не ручаюсь.)

Штурмовики пошли на второй круг и появились над противником.

Вероятно, это был единственный случай «прямого» разговора пехоты с авиацией.

Обидно мало написано о летчиках-штурмовиках. Все больше об истребителях и дальних бомбардировщиках. Штурмовики это пехота неба. Созданные для борьбы с танками противника и уничтожения его живой силы на переднем крае и в ближних тылах, летали они не быстро, не высоко и не далеко. Неожиданно появлялись на бреющем полете и, прежде чем их успевали заметить, нависали над траншеями, забрасывая бомбами и поливая огнем пулеметов и маленьких катюш. По ним вели огонь, кто из чего горазд: и из стрелкового оружия, и из пулеметов и минометов.

С волнением следили мы из окопов за боем, ждали возвращения самолетов. Летят! У одного бок вырван, у другого в крыле дыра небо видно, третий дымит и плюхается на землю, едва перевалив нейтральную полосу. Кидаемся к самолету, вытаскиваем ребят, затаскиваем к себе, перевязываем, кормим, поим, чем нашлось. Они, возбужденные, не остывшие после боя, громкими молодыми голосами рассказывают и показывают руками, как было дело, и сидят с нами, пока стемнеет, и уходят в свои части, где уже, быть может, на них пишут похоронки…

После налета штурмовиков в стремительную атаку бросились все. Артиллерия не успевала переносить огонь. Бегущие, на ходу оборачиваясь, кричали: Передайте артиллерии перенести огонь! Бьют по своим! И снова вперед. А команду своеобразной эстафетой передают дальше. В третьем часу дня над городом взвился красный флаг. Севастополь снова стал нашим. Но город был разрушен, и к вечеру многие части вернулись на Сапун-гору. Счастливые и радостные от победы, оттого что Севастополь наш, что война отдалилась на какое-то время и расстояние, разожгли костры и сидели, выпивая и закусывая, чем интенданты порадовали и что Бог послал трофеи, стало быть, как и при всяком наступлении. В темноте от подножия Сапун-горы, со стороны Севастополя и со стороны Инкерманской долины стал подниматься и быстро разрастаться импровизированный фейерверк из всех видов оружия. Стал известен приказ Сталина о присвоении севастопольских наименований частям и соединениям и о салюте в Москве в честь освобождения города.