Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний

Расторопная Анна Евсеевна неслышно ступает в домашних туфлях, быстро сортирует, складывает, принимает и выдает заказ. Иногда она скрывается за горкой книг, задержавшихся на столе, и опять немолодая женщина осторожно опускает нелегкий груз в шахту и потом выбирает новую партию книг, как рыбак невод. А шахта глубиною в четыре этажа, туда и заглянуть страшно.

На мою шутку: «Да у вас руки, вероятно, в мозолях», — она тихо говорит о том, что и ей, и другим приходилось труднее: во время эвакуации, а потом при восстановлении библиотеки сотрудницы перенесли на своих плечах не один десяток ящиков с книгами.

Увы! Не все было спасено… Но самое главное было спасено и сохранено: преемственность любви к делу, уважение к действию печатного слова, внимание к человеку, уносящему из библиотеки книгу.

В доме книги никто никогда не должен услышать: нет — пусть слышит он:

— Пожалуйста, подождите, сейчас найдем.

Давно достигнуто то, о чем мечтали Лазарев и Корнилов. Иными стали задачи в стране, ставшей иною.

Государство, созданное Лениным, не может не чтить его заповеди о книге, не может не понимать значения слова человека к человеку. Что ж, действительно формы беседы стали другими, но часто и тут видел я, как убедительно иной раз форма сливается с содержанием — становится общим смыслом.

Так я видел румянец волнения, слезу в глазах молодых матросов, когда в предпраздничный вечер, под трубные звуки ветераны Отечественной войны внесли в зал знамена и флаги прежних боевых кораблей — «Червона Украина», «Красный Кавказ».

Встреча молодых моряков с ветеранами была организована Домом офицера и Морской библиотекой.

Славные флотоводцы прошлого не могли и представить себе что-нибудь подобное. В тот вечер со сцены говорили не только люди — знамена. Знамена развернулись, как книги. Знамена и флаги стали вступлением к чтению долгой книги народных подвигов во имя революции.

На другой день к Ильинской, к Евгении Матвеевне Шварц, отличному библиографу, воспитаннице Морской библиотеки, ко всем их товарищам и подругам, незримо изо дня в день трудящимся в книгохранилищах, пришли десятки читателей с просьбой о книгах: они хотели найти ответ на мысли, возбужденные вчерашней встречей. И никто не отказал им:

— Нет!

Из темной шахты тут же начали поступать книги — лучшее, лучезарное золото мира. И каждый чувствовал: э, тут, гляди, не только книги, тут хранилище человеческого достоинства…

Милые люди, любите книгу! Любите тех, кто нам ее делает и подает — и на берегу, и в море.

Однажды я услышал такое признание:

— Там, за океаном, я вдруг понял устрашающий смысл русского заклятья: «Чтобы тебе пусто было!» Я догадался, о чем тут речь; не так уж страшен пустой амбар, страшна пустая душа.

И верно: очень страшно! Вся история нашего народа, вся наша жизнь, все чаяния наши — против этого. И все-таки тревожит — зловещая тень на некоторых лицах, в душах наших близких, наших детей и внуков.

Вспоминается случай, описанный в газете: большая группа молодых людей видит, как перед ними горит лес. Раздаются голоса — что ж так и будет гореть, не попробовать ли остановить пожар? Но душевный порыв поглощается хладнокровным расчетом некоторых: зачем бежать, потушить не удастся. Рационалисты? Конечно. Но безупречен ли такой рационализм?

Казалось бы, не о чем тут дискутировать. Какой же в самом деле здесь вопрос: что важнее — разум или чувство? Душевный порыв или рационализм? Бескорыстие или корысть? Красота жизни или пустота жизни? Конечно же, человек должен быть и добрым и разумным. В человеке все должно быть прекрасно. Вот самый простой, ближайший идеал человека.

— Да, — отвечают мне, — это так, но в жизни и тут и там натыкаешься на такие углы, что все не просто.

Всех углов не предусмотреть, но я люблю читать наши газеты именно потому, что каждый день они приносят множество разнообразных картин нашей жизни. В сущности говоря, все наши газеты ежедневно в том или другом виде пишут на эту тему: о красоте или о пустоте жизни, о том, что один человек поступил правильно, другой — неправильно, один сделал доброе, другой — злое, несовместимое с нашим идеалом.

Поэзия доброго дела, разумность человеческого взаимопонимания и уважения — как же помышлять о новом обществе, не заботясь о том, чтобы все это стало доступно каждому — и плотнику, и социологу, и ребенку математической школы, и старому большевику, выходившему на баррикады во имя революции!

Недавно в одном из углов неохватной нашей страны, в городе Курске, встретился я с поучительным примером жизненной диалектики, выразительным примером нашей разноукладной, но всегда динамической жизни. Большое удовольствие доставило мне здесь знакомство с людьми, завсегдатаями областной библиотеки имени Николая Асеева: детство поэта протекало в Курске, здесь он учился.

Много раз я проезжал мимо этого города, окраинной крепости сначала Киевской Руси, а потом Московского государства, видел его на высоком холме, что-то вспоминал, о чем-то мечтал, но как-то не удавалось побывать в нем. С любопытством оглядывал я из окна вагона холмы и перелески, вспоминая, как отозвался о курских местах Тютчев: «…расположение его великолепно и смутно напоминает окрестности Флоренции».

С благодарностью я принял приглашение познакомиться с библиотекой в городе, мимо которого не прошли ни огонь, ни ветер эпохи… Ну, ладно! К делу!

Признаюсь, вид молодого человека, склонившегося над книгой под зеленым библиотечным абажуром, никогда не оставляет меня равнодушным. «Человек, взрастивший дерево или написавший книгу, не умирает». Люди же, чтущие книгу, передающие книгу, — они так же участвуют в ее бессмертии, как и тот человек, который написал ее.,

Дом книги, открытый всем знаниям, молодости и старости, сомнению и надежде, это и есть самый красивый, самый гостеприимный, умный и праздничный дом в любом городе.

Как хорошо, когда и тебя настораживает едва уловимый шелест внимания, милые молодые зоркие глаза, недоверчиво выжидательная улыбка иного искушенного седовласого слушателя! А после нашей беседы один из юношей подошел ко мне с вопросом:

— Вот вы говорите о кибернетике и о книге, о физиках и о лириках, об интеллектуальной поэзии… А как же все-таки понять, что такое счастье? Можно ли считать, что это — поэзия? Я люблю стихи.

Не знаю, нашелся ли я… Но я кстати вспомнил и рассказал юноше об одном моем добром знакомом — черноморском моряке, офицере и педагоге, которого однажды я в шутку назвал апостолом кибернетики, а он мне на это ответил:

— Апостолы всегда имели в виду добро, но крайней мере пеклись об этом. Если и вы имеете в виду добро, сотворение счастья, то вы правы. Я верю, что кибернетика способна помочь этому.