Михаил Люстров - Фонвизин

В 1791 году в окрестностях далеких Ясс от малярии скончался светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, и в этой связи его соученик по университетской гимназии Денис Фонвизин пишет свое краткое «Рассуждение о суетной жизни человеческой». Для Фонвизина смерть известного всему свету всесильного вельможи поразительна и поучительна, ее внезапность ясно доказывает суетность и тщету славы мира. Автор же не первый год страдает от неизлечимой болезни, «лишен руки, ноги и части употребления языка», но Бог, пославший столь ужасные мучения, не отбирает у Фонвизина жизнь. В страшном наказании несчастный «страдалец» видит проявление высшего милосердия: ведь Господь отнял у него способность «изъясняться словесно и письменно» в тот момент, когда вернувшийся из-за границы успешный писатель приобрел суетную славу, и его яркие и несомненные таланты могли бы «быть более вредны, нежели полезны». Просвещенный Богом и потому преисполненный благодарности безнадежно больной Фонвизин несет свой крест смиренно и с благоговением.

О причинах своего недомогания он рассуждает и в «Чистосердечном признании», называет грехи, за которые влачит столь жалкое существование, и, как ему представляется, знает момент, когда стала «скапливаться его болезнь». Все началось в ту минуту, когда петербургский книготорговец Вевер расплатился с ним за перевод басен Хольберга, снабдил нежного юношу книгами, которые «развратили его воображение и возмутили душу». По свидетельству Вяземского, незадолго до смерти Фонвизин рассказывал собравшимся в церкви Московского университета юным «питомцам» о недопустимости вольнодумства и богохульства и на своем примере показывал, какая судьба ждет безумного нечестивца. До случившегося же в 1785 году первого апоплексического удара Фонвизина, уже задумавшегося, по его уверению, о бытии Бога, волновали совершенно другие, но решаемые при участии духовенства вопросы.

Одним из самых остроумных (и нравоучительных) сочинений Фонвизина, вне всякого сомнения, является напечатанное в 1783 году в журнале «Собеседник любителей российского слова» «Поучение, говоренное в Духов день иереем Василием в селе П.». В этой миниатюре нет ни сатиры на священничество, ни кощунственного смеха, напротив, отец Василий — мудрый пастырь, знающий должность добрых крестьян, искореняющий пороки и владеющий языком, доступным простецам. Обращаясь к немногочисленной и не вполне трезвой после вчерашнего праздника пастве, проповедник заговаривает с каждым персонажем отдельно: «Отчего, например, ты, крестьянин Сидор Прокофьев, пришел к обедне, может быть с умиленным сердцем, но с разбитым рылом? Отчего и ты, выборный Козьма Терентьев, стоишь, выпуча на святые иконы такие красные и мутные глаза…» Лишь только Фонвизин начинает рассуждать о проблемах бытия, тайнах мироустройства, Божьем Промысле, дает слово православным проповедникам и при этом вводит в свою «пьесу» людей подлого звания, он непременно смешивает «высокие», приличные торжественной проповеди, и «низкие», годные для кабацкой перебранки, слова. «Харя и чело» сталкиваются в «Послании к слугам моим: Шумилову, Ваньке и Петрушке», а «умиленное сердце» и «разбитое рыло» — в «Поучении» крестьянам села П. Правда, из-за «Послания к слугам моим» Фонвизин в свое время прослыл веселым и презирающим святыни безбожником, а в «Поучении» изобразил умного священника и добродетельного, не пьющего, чадолюбивого и искренне верующего крестьянина Якова Алексеева. Пройдя середину жизненного пути, Фонвизин в самом деле перестал быть «нашим скептиком», но за 20 петербургских лет его манера шутить над задумавшимися о Божьем Промысле мужиками существенных изменений не претерпела. Хотя противопоставлять два этих произведения было бы не совсем правильно: от «Послания к слугам моим» Фонвизин не отрекался никогда и в 1788 году включил его в число своих творений, собранных для издания полного собрания сочинений.

Однако вернемся к событиям, предшествовавшим женитьбе Фонвизина. В начале 1770-х годов он трудится во внешнеполитическом ведомстве под началом Никиты Панина, находится в переписке с Петром Паниным, держит его в курсе всех европейских событий, но не забывает информировать «сиятельнейшего графа» и о делах внутрироссийских. В начале 1772 года Фонвизин рассказывает брату патрона о беспорядках, произошедших на Камчатке, где «глупые ссылочные» во главе с авантюристом графом Морицем Августом Беневским (или, иначе, бароном де Беневом, в недалеком будущем — «королем Мадагаскара») истребили начальство, «пограбили город и сев на лодки, поплыли в Америку, будто завоевывать ее». Хотя завоевание Америки в планы дерзких беглецов и не входило, это странное дело могло вызвать международный резонанс, было не вполне внутриполитическим, и, следовательно, о его деталях должен был узнать хорошо осведомленный сотрудник Коллегии иностранных дел (по словам Фонвизина, о камчатском происшествии в частном письме своему брату, петербургскому генерал-полицмейстеру, сообщал сибирский губернатор полный тезка Фонвизина Денис Иванович Чичерин). Не только внутренней проблемой России могло стать и охватившее восточные окраины империи восстание Пугачева: позднее шведский король Густав III скажет, что тогда, сразу после осуществленной им шведской «революции», он мог бы воспользоваться случаем и сокрушить погружающегося в хаос, противостоящего Оттоманской империи и новоявленному самозванцу Пугачеву «старинного наследственного врага», но, соблюдая кодекс рыцарской чести, от вероломного вторжения отказался. Правда, Фонвизину не было нужды рассказывать «братцу» своего шефа об обстоятельствах крестьянской войны: после внезапной смерти генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова направленные против Пугачева силы возглавил корреспондент и друг Фонвизина — боевой генерал, герой Семилетней и Первой турецкой войн, покоритель Бендер Петр Иванович Панин.

Оба военачальника, и Бибиков и Панин, регулярно получали от Фонвизина «газеты» и держали его в курсе всех происходящих событий. В письме, написанном в Казани и датированном 29 января 1774 года, Бибиков рассказывает своему приятелю о трудностях вооруженной борьбы с «проклятой сволочью», удивляется, почему ведомство, в котором служит Фонвизин, до сих пор не достигло мира с Турцией, и просит «уведомлять сколь можно чаще» «о делах внешних». В письме, написанном в Москве в августе 1774 года, Петр Панин рассуждает о Бибикове, который «в рвении своем по службе умер», а в письме, отправленном из Симбирска и датированном 27 октября того же 1774 года, извещает «дорогого приятеля Дениса Ивановича» о «низложении столь язвительного врага государственного и бунтовщика», то есть Емельяна Пугачева, и передаче его в руки учрежденной в Москве и возглавляемой тамошним генерал-губернатором князем Михаилом Никитичем Волконским Особой комиссии Тайной экспедиции Сената. «Обыкновенный почталион прибыл вторым к находящемуся у меня из прежних, привез ко мне письмо ваше, государь и дорогой приятель Денис Иванович, от 17-го числа нынешнего месяца со включенными газетами; без упоминания об них, но при оных дошло до меня еще только новоизданная от господина Сумарокова книга о Стеньке Разине, весьма подобном своими злодеяниями низложенному ныне мною врагу государства, которой 26-го числа поутру нынешнего месяца выпровожен уже из моих рук под стражею гвардии господина капитана Галахова в руки князь Михайлы Никитича Волконского». Обо всех перипетиях многотрудной войны с восставшей «чернью» помещик Фонвизин знал лучше, чем кто-либо из российских дворян. Российское же дворянство ликовало: благодаря «достойному орудию промысла Великия Екатерины», Петру Ивановичу Панину, империя была спасена от конечной гибели, а ее цвет — от полного истребления.