Михаил Люстров - Фонвизин

На умирающего Фонвизина внезапная смерть всесильного вельможи производит впечатление лишь своей откровенной «поучительностью», вновь подтвердившей мудрость псалмопевца, который, по словам философствующего литератора, столь «живо изобразил бренность суетной жизни человеческой». «Видех человеки, яко кедры Ливанския; мимо ид ох — и се не бе»; «Внегда умрети ему, не возьмет вся, ниже снидет с ним слава его»; «Суета сует помышления человеческая»; «И да не приложит к тому величатися человек на земли» — вот «поучительные мысли» царя Давида, имеющие прямое касательство к кончине «сильного мира сего». Однако тщательно подобранные «места из Давида» относятся не только к неожиданной смерти светлейшего князя Потемкина-Таврического, но и к нынешнему печальному состоянию самого Фонвизина. «Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде» или «Господи! благо мне, яко смирил мя еси» — это уже о пережившем за последний, 1791 год четыре апоплексических удара и «лишенном пораженных членов» несчастном «страдальце» (как в своей книге называет Фонвизина П. А. Вяземский).

Фрагменты «книг церковных» охваченный религиозным рвением Фонвизин вводит и в свое итоговое «Чистосердечное признание», ссылается на них во вступлении («как Апостол глаголет, „исповедуйте убо друг другу согрешения“») и использует в качестве эпиграфов к каждой из глав: «Беззакония моя аз познах и греха моего не покрых», «Господи! даждь ми помысл исповедания грехов моих», «Господи! отврати лице Твое от грех моих» и т. д. Сопоставляя свое признание с «Исповедью» глубоко им почитаемого и едва не ставшего лично знакомым Ж. Ж. Руссо, Фонвизин специально отмечает, что, в отличие от «славного французского писателя», он не собирается «показать человека во всей истине природы, изобразив самого себя», а хочет совершить подвиг «раскаяния христианского», создать истинную исповедь. «Чистосердечно открою тайны сердца моего и беззакония моя аз возвещу», — объявляет Фонвизин, по обыкновению подкрепляя свою мысль цитатой из Псалтыри. Ему нет надобности оправдываться или скрывать свои многочисленные, как он полагает, грехи и пороки. В книге, определенной им как «испытание своей совести», Фонвизин намеревается оставаться честным судьей и рассказывать не только о «содеянном им зле», но и обо всем, что он делал, «следуя гласу совести». Проникнутый духом христианского смирения исповедующийся «грешник» утверждает, что добрые дела он совершал не по собственной воле, а следуя наставлениям истинных друзей, которые «совращали» его «с пути грешнича и ставили на путь праведен» и в первую очередь благодаря внушению «вся блага нам дарующаго» Бога.

Современники же, хорошо знакомые с этим автобиографическим творением Фонвизина, подчас отказывались признавать в нем настоящую исповедь и находили в «Чистосердечном признании» лишь пустую похвальбу тщеславного человека. «Славной, но больше того известной Жан-Жак Руссо в книге исповеди своей показал свою откровенность даже до таких своих действий, которые ни ему, ни читателям ни к чему не служат, кроме соблазна, — рассуждает в своих записках скромный белорусский чиновник, сын священника Гаврила Добрынин, — а наш почтеннейший Фон-Визин, по-видимому из подражания Жан-Жаку назвав одно из своих сочинений исповедью, исповедуется, что „он сочинил оперу и для прочтения оной представлен был к государыне Екатерине II“, как будто это такой грех, который стоит больше исповеди, нежели фастовства. До чего же и мне не подражать сим славным людям? Стану и я исповедоваться с тем только от них различием, что моя исповедь действительно во грехе, а не в празднословии соблазнительном Жан-Жака Руссо и не в фастовстве Фон-Визина».

И все же искренность намерений Фонвизина вызывает сомнения лишь у его недоброжелателей, таких как А. С. Хвостов или князь Д. П. Горчаков. Судя по всему, в последние годы жизни бывший вольнодумец и ученик князя Козловского становится мужем чрезвычайно религиозным, рассуждает о проявленном к нему Господнем милосердии, приносит покаяние, ищет в церкви покой и утешение. Правда, подобное умонастроение Фонвизин демонстрирует лишь в своих последних сочинениях 1791 и 1792 годов, в «Рассуждении о суетной жизни человеческой» и в «Чистосердечном признании»; из дневника же, содержащего поденное описание его времяпрепровождения в конце 1789-го — начале 1790 года, о религиозных чувствах автора можно узнать очень немного. В последних записках Фонвизина сказано, что во время путешествия в Бальдон его посещает священник, что он бывает у обедни, заказывает «молебен всем скорбящим», а тотчас по возвращении в Петербург 29 сентября 1789 года отправляется «с женой ко Всем Скорбящим и Казанской». Ни одна из этих записей какими-либо комментариями, пусть даже не пространными, но свидетельствующими об особом религиозном настрое Фонвизина, не сопровождается, и все они оказываются в одном ряду с описаниями самых заурядных бытовых происшествий. Так, 25 августа 1789 года Фонвизин пишет: «Поутру отправил почту и принял ванну. Был священник»; 8 февраля 1790 года: «После обеда упражнялись в выборе обоев для деревенского дома»; а на следующий день, 9 февраля: «Поутру отправил Катерину Сергеевну в монастырь».

О смерти же, ожидание которой способствует пробуждению в нем сильного религиозного чувства, тяжелобольной Фонвизин думает постоянно, боится ее и старается к ней приготовиться. 22 июля 1789 года, в том же дневнике путешествия в Ригу, Бальдон и Митаву, он делает характерную запись: «Одевшись, узнал я, что в нашу церковь везут двух мертвецов, коим сегодня будет погребение. Я вышел к ним навстречу и проводил до церкви. Смущенное сердце мое занималось сим печальным зрелищем. Я представлял себе, что будучи в параличе, надобно мне быть всегда готову к новому удару, могущему лишить меня жизни. Мне пришли на мысль дни погребения родных моих и какому должно быть моему погребению, как для жены моей, так и для родных друзей моих».

Погребение прославленного русского драматурга Дениса Ивановича Фонвизина состоялось на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в начале зимы 1792 года. Он скончался 1 декабря в присутствии своего верного друга Клостермана, искренне любившего своего «благодетеля» и сочинившего (вероятно, в 1796 году) «Epigramme sur Monsieur le conseiller dʼEtat Denis de Visine» («Эпиграмма на статского советника Дениса де Визина»):

«Homme aimable, Ayant eu quelques Grands pour amis. Il fut regardé par les jaloux avec des yeux d’envie. Bien faisant, il étoit le soutien des veuves et le Père des Orphelins. Toujours serviable et prêt à Obliger toujours Un coup d’apoplexie le priva de la jouissance de plaisirs sensuels, auxquels il s’étoit trop livré. Son corps fut affaibli et son esprit étouffé. C’est ainsi qu’après une infirmité qui dura huit ans, il finit sa carrière entre les bras de son respectable épouse qui le pleura pendant trois ans de son veuvage. Décédé le 1 décembre 1792, âgé de 48 ans.».