Ираклий Андроников - Я хочу рассказать вам...

«Лишь ружье — добытчик свободы», — эта формула из драматической поэмы Ильи Чавчавадзе «Мать и сын» перекликается со строками его поэмы «Виденье», в которой Чавчавадзе как о «задаче нынешнего века» говорит о грядущем восстании во имя освобождения труда:

Какой жар пламенеет во всех этих стихах, призывающих к оружию, грезящих о революции! Но эти пылкие строки перемежаются горестными раздумьями о судьбе родного народа, который по-прежнему изнывает от рабства и нищеты.

В призрачном свете белой июньской ночи, околдовавшей спящий Петербург, поэту мерещатся очертания гор, родные долины… И перо выводит строки «Элегии», исполненной тягостного раздумья:

«Элегия», «Пахарь», «Грузинской матери», «Колыбельная», «Поэт», «Муша», «Песня грузинских студентов», «Николозу Бараташвили», «Страдал и я…», «Александру Чавчавадзе» — все это создано в Петербурге в те четыре года. А поэмы «Виденье», «Мать и сын», а проза — «Рассказ нищего», «Человек ли он?», «Записки проезжего»!.. А переводы — из Пушкина, Лермонтова, Гёте, Шиллера, Андре Шенье, Байрона, Вальтера Скотта, Рюккерта, Гейне!.. Все за четыре года!

Какое поразительное начало! Какая зрелость мысли и формы! Какое гражданское мужество и новизна тем в произведениях двадцати-двадцатитрехлетнего юноши! Не многие так начинали свой путь! Кажется, что у Ильи Чавчавадзе не было годов ученичества, — он начал как зрелый поэт! И невольно поражаешься тому, как много успел он задумать — создать все в эти же самые короткие четыре года, раскрыв такое разнообразие своих поэтических средств, испытав силы в аллегорической поэме «Виденье», показав себя тонким бытописателем в «Рассказе нищего», жестоким сатириком — в повести «Человек ли он?», обнаружив огромную творческую силу в стихах — от нежной «Элегии» до полных гражданской страсти «Пахаря» и «Муши». Он — пахарь — стал «мушой» — поденным рабочима рабом городских богачей…

В каждом новом воплощении патриотическая тема звучит у Чавчавадзе по-новому, как она еще не звучала в грузинской поэзии, ибо новый смысл дает ей призыв к освобождению трудового народа от цепей рабства, глубокая социальная сила его вещей. Не мечтатель-романтик, оплакивающий былое величие родины, выступает в этих произведениях, а человек новой эпохи, новых идей, человек дела, поборник сближения народов Грузии и России, беспощадный обличитель крепостничества. Чавчавадзе ввел в литературу пахаря, рабочего, разбойника, нищего. На грани 60-х годов прошлого века петербургский студент говорит от их имени, живет их страданиями. Не идиллические картины сельской жизни рисует он — он обращает взор не ни отдельные темные стороны жизни народа, а раскрывает весь ужас его бесправия и нищеты. Не много можно назвать писателей и поэтов — современников молодого Ильи Чавчавадзе, кто с такой потрясающей силой, с таким знанием народных характеров, с такой пламенной надеждой на будущее освобождение народа изображал бы невыносимость его рабского состояния. Не многих можно назвать рядом с Ильей Чавчавадзе, кто в те годы создавал образы нищих и разбойников и обнажал бы так беспощадно их социальный конфликт с классом господ! В этом смысле Илья Чавчавадзе даже и среди русских писателей — в числе самых первых и самых смелых! В этом смысле очень интересно сопоставить его с Некрасовым — с произведениями того же периода, 1857–1861 годов, такими, как «Несчастные» с их «Песней преступников» (1856), «Размышления у парадного подъезда» (1857), «Песня Еремушке» (1858), «Плач детей» (1860), «Коробейники» с включенной в них «Песней убогого странника» (1861), «Крестьянские дети» (1861)…

Повесть Ильи Чавчавадзе «Человек ли он?» о кахетинском помещике Луарсабе Таткаридзе и его жене Дареджан часто сравнивают со «Старосветскими помещиками» Гоголя. Но тут сходство скорее внешнее, ибо с безобидными старичками из гоголевского «Миргорода», с лирическим тоном гоголевского повествования произведение Ильи Чавчавадзе имеет весьма мало общего. Праздные, невежественные, тупые, дошедшие в своем обжорстве до состояния животных, эти существа являют собою злейшую карикатуру на человечество. И если уж говорить о сходстве с Гоголем, то надо вспомнить «Мертвые души». Но еще ближе эта вещь к сатире зрелого Щедрина.

Вернемся, однако, к лирике Ильи Чавчавадзе. Прочтем одно из самых замечательных его стихотворений:

О каких спадающих цепях пишет поэт в России в июле 1860 года? Гром какого освобождения должны услышать в его родной Грузии? Если не знать этого — вся глубина этих строк, весь их исторический и политический смысл останутся непонятными. Но сопоставим стихотворение с теми событиями, которые волновали тогда Чавчавадзе, — и станет ясно: оно выражает настроения не только самого Чавчавадзе, не только передовой части грузинского общества, но всей революционной молодежи того времени — и грузинской, и русской, и европейской.

Что же происходило в ту пору?

Прежде всего в стихотворении Ильи Чавчавадзе отравилось то раскаленное состояние, в котором в 1858–1861 годах находилось угнетенное русское крестьянство, — состояние, которое Ленин назвал революционной ситуацией, а Маркс в письме к Энгельсу от 8 октября 1858 года назвал революцией, «…утешительно, по крайней мере, то, — писал он, — что в России началась революция». В другом письме, от 11 января 1860 года, он относит крестьянское движение в России наряду с движением американских рабов к самым великим событиям в мире.