Евгений Велихов - Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания

На самом деле это и была основная работа — разобраться в радиоактивном хаосе пыли, строительных конструкций, застывшей радиоактивной лавы, понять, где и в каком состоянии находится топливо реактора, не может ли оно собраться в критическую массу, как это произошло в естественных условиях в Африке, и что выбрасывает реактор в атмосферу. Причудливое сочетание вулканологии с ядерной физикой. Обычной научной или производственной иерархии не существовало, работали по М. М. Зощенко: «Теноров нынче нету!..пущай одной рукой поет, другой свет зажигает». Помню незабываемое чувство фронтового братства.

Жили мы не в Чернобыле, а на полдороге к Киеву, в клубе, на стенке которого от мирных времён осталась реклама кино: «Слуги дьявола на чёртовой мельнице». На крыше аист свил гнездо, что несколько успокаивало. Вставали рано утром, приезжали поздно ночью, мылись. Кормили отменно, а состав выпивки определялся вкусом председателя, так что было разнообразие, а не одно легендарное каберне. Донимали нас крепко: московское начальство, пресса, жара и холод кондиционера в штабе. Спасительные петряновские лепестки быстро намокали. Кроме того, нас терроризировали горячие частицы. Действительно, попадёт такая частица на бумаги или одежду, ловишь её, как блоху. Какую роль они сыграли в нашем самочувствии, сказать не могу. Было много разных спекуляций. На самом деле явно что-то происходило с голосовыми связками. Великолепный бас Л. Д. Рябева превратился в фальцет. Кашляли. По приезде в Москву жена запихнула меня в Кремлёвку с воспалением лёгких, там пытались добиться от меня медицинской информации, но потом отчаялись. В общем, нас от Института прошло через Чернобыль человек 600 и по совокупности наши показатели здоровья и смертности оказались лучше, чем в среднем по России. Конечно, это не было благотворным влиянием радиации, были другие очевидные положительные факторы. Но, думаю, все мы не приемлем раздуваемую в обществе безумную и безудержную радиофобию. После возвращения я бывал в Чернобыле уже наездами, вернулся к другим делам. Институт же продолжает нести свою вахту не за страх, а за совесть. Выполнена титаническая работа, о ней нужно читать в соответствующей литературе.

Домой я явился без всякой предварительной информации, жена уже отчаялась и подозревала худшее. Привёз большую корзину клубники. Она говорит: «Ты с ума сошёл!» К счастью, наш большой друг из Японии, профессор Хусими, подарил очень хороший радиометр. Померили клубнику — слегка звенит. «Ну, а теперь, — говорю, — меня померяй». Померили — тут уж зазвенело вовсю! Спрашиваю: «Спать со мной будешь?» «Ну, а что делать?» — отвечает. «Тогда, — говорю, — давай клубнику съедим». Съели.

Прошло почти четверть века. Всё это время Курчатовский институт продолжает работать на ЧАЭС, изучая её как искусственный объект. Цель наша — надёжное окончательное захоронение разрушенного блока и постепенное восстановление территории, сохранение и накопление печального опыта преодоления катастрофы, который достаётся нам дорогой ценой. Многие курчатовцы связали с этим свою жизнь. Прежде всего это А. А. Боровой. Его поистине героический труд описан в книге, к которой я отсылаю читателя. Я же продолжал быть связан с ЧАЭС, но уже периодически, вернувшись к своим обязанностям.

Совершенно неожиданно Наталья Алексеевна втянула меня в совсем другую деятельность — работу с детьми. Для неё это тоже было неожиданным, хотя, как обычно в жизни, предпосылки были у нас обоих. У неё — наследственные, от бабушки Варвары Васильевны Бибиковой-Арсеньевой, о которой я уже писал, у меня от работы в школьных кружках и Совете молодых учёных ЦК ВЛКСМ, о чём я расскажу отдельно. Кроме того, у меня была внутренняя потребность передать нашим детям тот опыт свободного международного общения, который образовался у меня в науке, открыть для них мир за железным занавесом, тем более, что наступила эпоха М. С. Горбачёва.

Началось всё довольно прозаично. Наталья попала в Фонд мира, и там ей предложили участие в программе обмена с американскими школьниками, что-то вроде организации «Молодые послы мира». Речь шла о совместном летнем лагере. Наталья спросила меня, что я об этом думаю. Я ответил — дело хорошее, но только, пожалуйста, не втягивай в него меня, у меня дел выше крыши. Договорённость выполнялась недели две, потом она взмолилась: «SOS! У нас ничего не получается!» Я в это время создал в Переславле-Залесском Институт программных систем, и предложил поискать там место для лагеря, попросив директора института Альфреда Карловича Айламазяна помочь. Он охотно откликнулся, и началась наша эпопея. Тогда я мечтал к концу века втянуть в это дело тысяч сто советских школьников. Это желание многим казалось маниловщиной.

Сегодня в той или иной форме через этот проект прошло более 8 миллионов мальчиков и девочек. Конечно, помогло и то, что в 1986 году я организовал Международный форум для М. С. Горбачёва и Фонд выживания и развития человечества. Об этом отдельно. Начались обычные хозяйственные заботы. Оказалось, что для начала дела надо иметь решение аж ЦК КПСС. Благодаря близким отношениям с М. С. Горбачёвым и А. Н. Яковлевым удалось подключить секретаря Ярославского обкома Фёдора Лощенкова, с которым мы в это время начали создание Ярославского центра по информатике. Мне активно помогали директор Фонда Рустем Хаиров и Геннадий Алференко из «Комсомолки». Втянул я в это дело и своего нового, но уже очень близкого друга Митрополита Питирима и через него семинарию Троице-Сергиева монастыря. В то время общение школьников и семинаристов было под строгим запретом, и это был прорыв. Вспоминаю строгую советскую даму — секретаря Переславского райкома по идеологии, которой было поручено опекать наше мероприятие. Она узнала о наших планах и заявила, что допустит «этого попа» только через свой труп. Обошлось без смертоубийства, но сейчас, когда бывшие коммунисты толпятся в храмах со свечками в руках, это выглядит забавно.

Помимо идеологических проблем существовали серьезные хозяйственные заботы. После неудачных попыток разместиться в городском лагере, откуда нас выгнал меднадзор, мы договорились с лагерем местного торфпредприятия. Это был обыкновенный пионерский лагерь, который приобрёл впоследствии всесоюзную и мировую известность и процветает до сих пор. Тогда он оказался загаженным до невозможности. Мы с женой поражались, как вполне обеспеченные люди могли держать своих детей в таких свинских условиях. Но удивляться было некогда, я воспользовался радиотелефоном в своей «Чайке» для организации срочной поставки электрооборудования, посуды, сантехники, включая особенно проблемные тогда унитазы. Начали мы с женой и друзьями клеить обои, мыть полы и окна, чистить загаженные душевые, туалеты и разгребать окрестные помойки, взяв в руки лопаты.