Альфред Рессел - По дорогам войны

Прислонившись спиной к дереву, Парма рассматривал склон высоты, поросший редким лесом, и продолжал вспоминать отшумевший бой. Где-то там, наверху, располагались немецкие траншеи, и это место, где он теперь стоял, было уже в тылу, С содроганием он подумал о том, что его ожидало, если бы его здесь схватили фашисты.

Медленно падал снег на сумрачный лес. Очнувшись от воспоминаний, Парма вновь ощутил чувство покоя и беспечности. "Впервые за время боев на этот клочок словацкой земли спокойно падает снег", - подумал он. Внезапно наступившая мирная тишина волновала душу. Все его существо испытывало радость бытия, жаждало физической и духовной разрядки. В памяти всплыли картины далекого прошлого. Вспомнилась семья, и его глаза затуманились тоской и радостным ожиданием. "В этом году сыну Якубу исполнилось уже десять лет", - с удивлением отметил он.

Парма достал из кармана гимнастерки бумажник, покопался в нем окоченевшими пальцами и вытащил замусоленную фотокарточку жены с сыном. Какими они стали за эти годы? У Якуба были белокурые в кудряшках волосы и веселые темные глаза. Смеялся он звонко и озорно. А Мария - красивая женщина, любящая . жена. Парма вспомнил, как он расставался с сыном, и горло перехватила спазма.

Надо будет приехать с ними сюда, показать места, где ему довелось воевать, где он вспоминал о них. На этом дереве надо сделать отметку. Вот вернется домой и будет долго-долго жить с семьей. Теперь, когда конец войны уже не за горами, все сильнее хотелось испытать счастливой жизни, получить возможность плодотворно трудиться.

Парму вдруг охватило горячее, страстное желание увидеть жену. На его лице отразилось глубокое волнение. Его задумчивые карие глаза всматривались в туманную заснеженную даль, будто искали там кого-то.

"Да, эта проклятая война наложила на всех свой отпечаток, - думал Парма. - Когда-то в глубокой шахте я кормил крыс из жалости, что они обречены на вечную темноту, а сегодня не пожалел белокурого гитлеровца... Огрубел ты, Гонза! Давно уж стал не таким, каким был раньше.

Сколько вокруг на первый взгляд непонятных вещей! Сейчас называют героями тех, кто убивает людей, а после войны тех, кто убивает, будут считать убийцами...

Я убивал врагов по необходимости? А разве никогда не убивал по желанию? Почему не признать этого? Да, убивал из чувства сострадания к тем, кто уже не познает радости жизни. Убивал, так как мстил за плач детей, за страшные стоны замученных мужчин и обесчещенных женщин. Убивал, потому что видел холодный дым над руинами тысяч городов и сел, видел разоренную русскую землю.

Вот почему я убивал! Убивал, потому что ненавидел фашистов, принесших миру столько несчастья. "Получи, гад!" - кричал я и радовался, когда фашистов становилось на одного меньше. Когда мы начали воевать, в нас не было жестокости. Этому нас научили сами враги. И нет пощады этим варварам, хотя смерть никогда не была моим ремеслом..."

Парма встряхнулся от груза воспоминаний и начал застегивать китель и шинель, собираясь идти вниз. И в этот момент произошло непоправимое. Где-то рядом раздался резкий звук, и тупая боль пронзила грудь. Сверху вниз по позвоночнику пробежала и стрельнула колючими иголками в ноги и левую руку парализующая искра. Боль пронзила все тело. Парма опустился сначала на колени, а потом рухнул всем телом на землю.

Парма лежал на правом боку. В глазах застыла удивление. Он не сразу сообразил, что с ним произошло. Постепенно к нему вернулось сознание, и он попытался встать, но не смог даже сдвинуться с места, так как ноги и левая рука не повиновались. В правой руке силы еще оставались, но их не хватало, чтобы передвинуть тяжелое обмякшее тело поближе к оружию. С трудом приподняв голову, Парма посмотрел вокруг, ища коварного убийцу, но никого не увидел.

Мысль вернулась к случившемуся. Ему стало ясно, что ноги и рука неподвижны. Он сознавал, что это значит и что его теперь ожидает. Такое состояние человеку дано пережить только раз в жизни - перед самым концом. О а все время надеялся избежать этого. И как раз сегодня вера в это окрепла. Он отгонял мысль, что дела его совсем плохи. Здоровой рукой он ощущал неподвижную часть тела, и ему показалось, будто она принадлежит не ему, а кому-то другому. Он хотел крикнуть, но вместо крика раздался хриплый кашель, а гимнастерка у подбородка побагровела от крови.

Тогда он понял все, и его охватила ярость. Если б мог, он во весь голос прокричал бы самые грубые ругательства, которые когда-либо раздавались в шахте. Боль от сознания своей обреченности была настолько острой и физически ощутимой, что она целиком сковала его. На какое-то время он поддался этому чувству, но потом понемногу начал понимать, что бороться за безвозвратно уходящую жизнь не имеет смысла.

Теперь Парма лежал на спине и смотрел вверх, где на фоне деревьев мелькали хлопья снега. Снежинки, медленно кружась, ложились на землю. Когда снежинки попадали Парме в глаза, он закрывал их. Но снежинки таяли, и он опять все видел вокруг. Потом стало казаться, будто все хлопья снега летят прямо на него, все пути их полета оканчиваются на нем. Он испугался от мысли, что они заживо засыпят его. Теперь спокойный снегопад не наполнял его тихой радостью, как это было совсем недавно. Эх, хоть бы дотянуться рукой до автомата! Сердце сжалось от острой боли. В широко раскрытых глазах засветилась тоска.

Ни о чем не хотелось больше думать. Но разве можно сделать так, чтобы умирающий человек перестал мыслить? Возбужденный мозг Пармы лихорадочно работал, стремясь в последние минуты, которых становилось все меньше, представить то, что он терял на этом свете. Теперь уже не поживет он со своей семьей, к которой совсем недавно так горячо стремился! Ничего из того, чему радуются люди, ему уже не суждено изведать. Ничего, абсолютно ничего!

Его охватило леденящее чувство одиночества. Горло сдавили спазмы, на лице выступили капли холодного пота. Дыхание стало тяжелым и хриплым. Нестерпимая боль расползлась по всему телу. Вот она сдавила грудь, подступила к горлу. Сознание начало туманиться. Какое-то мгновение он прислушивался к стуку своего сердца. С лица стекали капельки пота, по телу разливалась страшная слабость. Он никогда не думал так умирать...

Сильная жажда напомнила о фляжке. Правой рукой он с трудом вытащил ее из кармана шинели, медленно и неуклюже отвинтил пробку и прижал горлышко ко рту. Кадык несколько раз подскочил, раненый закашлялся и громко застонал. Он настолько ослаб, что рука с фляжкой соскользнула и водка потекла за ворот. Тогда он снова подтащил фляжку к пылающему от жажды рту и большими глотками опустошил ее до дна. Приятная теплая волна расползлась по больному телу.