Виталий Мельников - Жизнь. Кино

— Домовая книга, — пояснила она.

На одной из страниц со списком жильцов я сразу узнал четкий учительский почерк матери. Там было выведено ее рукой: «Мельников Вячеслав Владимирович, Мельникова Августа Даниловна». По малости лет, я в книге еще не числился. Потом меня повезли в село Мазаново на Зее. Здесь когда-то учительствовала мать, и был лесничим отец. Здесь меня встретили с трогательным радушием. Мне даже показали дом, где я родился. Я знал, что тот дом на самом деле много лет назад снесло наводнением, но все равно было приятно. Я не мог, конечно, узнавать здесь улицы и дома, но по говору, по каким-то неуловимым признакам я словно бы узнавал людей, среди которых вырос. Вот это, наверное, и есть «родина», про которую отдельные неуравновешенные люди складывают песни. Родина — это не какое-то конкретное место. Это скорее, самочувствие — здесь мне хорошо и комфортно, а почему? Не знаю!

Примерно так же я вдруг почувствовал себя, когда меня пригласили на фестиваль «Дух огня» в Ханты-Мансийск. Волею обстоятельств я не бывал здесь с весны 1945 года, с тех пор, как легкомысленно отправился на пароходе «Карл Либкнехт» во «взрослую» жизнь.

— Так ты же наш! — удивились организаторы фестиваля.

— Конечно, — подтвердил я с уверенностью и даже с некоторой незаслуженной гордостью.

Здесь все так же высилась Чугас-гора и все так же расстилалась безбрежная даль на слиянии Оби и Иртыша. Мне даже показали останки конторы, в которую мы с матерью и ссыльные являлись отмечаться раз в месяц. Но это уже был и другой, неузнаваемый Ханты-Мансийск. Современный город с отелями, дворцами культуры, музеями, спортивными комплексами международного класса и, соответственно — с автомобильными пробками. Вот уж этакое мне не грезилось даже в самых причудливых юношеских фантазиях. Ханты-Мансийск стал крупным центром нефтеперерабатывающей промышленности.

Когда я, растревоженный собственными воспоминаниями, затеял сценарий о людях, которых знавал здесь в военные годы, меня сразу поддержали земляки, особенно губернатор Югры Александр Васильевич Филиппенко. Так, нежданно-негаданно, я принялся за новую картину. Теперь она называется «Агитбригада "Бей врага"». На съемках прошлое и настоящее у меня забавно перемешалось. Цынгалинскую Устинью Гавриловну в фильме сыграла Людмила Зайцева, милиционера из агитбригады — Виктор Сухоруков, а учительницу по прозвищу Роньжа смешно изобразила Оксана Мысина, сыгравшая в «Павле» императрицу Марию Федоровну.

За консультациями по поводу некоторых бытовых подробностей приходилось обращаться в местный музей. Да и сам я стал уже чем-то вроде экспоната. Во всяком случае, мой аттестат об окончании Цынгалинской школы-семилетки числится в экспонатах. Смешно, но и грустновато. Прямо скажем!

Дома меня, как всегда, с нетерпением поджидала мать. Ей шел уже девяносто седьмой год, но она сохранила ясный ум и память. Передвигалась по комнатам она с некоторым трудом, но решительно отказывалась пользоваться палочкой или чьей-нибудь поддержкой — демонстрировала самостоятельность. Я долго рассказывал ей про ее родные места и вручил бутыль с каким-то особенным мазановским медом, которую мне подарили специально для нее.

С тех пор она часто пила чай с этим медом, бережно облизывая ложечку. Она отхлебывала чай и глядела куда-то вдаль. Что она вспоминала, что виделось ей? Ведь у нас есть и общие воспоминания. Я помню, как мы с ней долго ехали в телеге из Мазанова на дальнюю зейскую пристань. Вокруг цвела саранками степь, а вдалеке синели сопки. День был жаркий. Мы устроились передохнуть в тени под мостиком. Неподалеку храпел под телегой возчик и монотонно гудели пчелы. Мы с матерью за ними наблюдали. Пчелы то зависали над самым ручьем, то улетали в жаркую степь за взятками. Вот тогда мать и рассказывала мне про особенный мазановский мед. В чем его особенность, я тогда не запомнил.

Мне снова нужно было ехать с фильмом далеко. На этот раз — в Нью-Йорк. Мать чувствовала себя неважно.

— Ты поторопись, — попросила она.

Я пообещал, хоть от меня это не зависело. Уже в Америке я узнал, что матери стало хуже. Не дожидаясь просмотра в Линкольн — центре, я вернулся в Питер. Мать была очень плоха. Извинилась, что «отрывает меня от дел». Следующая ночь прошла беспокойно. Наутро мать позвала меня и попросила помочь ей встать на ноги. Ноги подгибались.

— Не слушаются, — снова извинилась она.

— Ты мало ешь, — сказал я.

— Мне чаю с медом и потом я лягу, — пообещала мать.

Она опустилась на подушки и вдруг снова приподнялась. Мать посмотрела куда-то перед собой и четко сказала: «Вячеслав, я ждала. Возьми меня к себе».

— Что? — переспросил я.

— Теперь я лягу, — сказала мать, откинулась на подушку и закрыла глаза. Я вышел, чтобы ее не беспокоить. Вскоре пришел врач, он пробыл в комнате больной всего несколько минут, а выйдя, сказал, что мать умерла. Говорят, что любви до гроба не бывает. Оказывается — бывает.

Я сидел один в безжизненной, неубранной комнате. Мать уже увезли. У изголовья постели стояло блюдце с мазановским медом. Я вдруг понял, что на свете нет больше ни одного человека, который знает и помнит то, что помню я.

Впрочем, мои воспоминания тоже сами собой завершаются. Говорят, в таких случаях необходимо мудрое напутствие. Но напутствия не будет. Все равно, внуки мои — Настя с Темкой — будут делать собственные глупости, изобретать собственные велосипеды и наступать на собственные эксклюзивные грабли. И это правильно!

Под конец я хотел бы рассказать одну правдивую историю.

Замечательный кинодраматург Евгений Габрилович, достигнув преклонного возраста, решил на годовом собрании кинематографистов произнести это самое напутствие. Он написал красивый, мудрый текст, тщательно его отредактировал и с чувством произнес. Особенно трогательной была концовка, в которой содержался намек на то, что напутствие это последнее. Всем очень понравилась речь Габриловича, и на следующем годовом собрании его снова попросили выступить. Пришлось Габриловичу текст подредактировать, сделать его пободрее, а траурную концовку несколько смягчить. Когда еще через год Габрилович снова пришел на собрание, его встретили аплодисментами и веселым смехом. Поспешишь — людей насмешишь! Великий драматург и режиссер Жизнь лучше нас знает, когда и чей будет выход и когда уход.

Тем не менее, кой-какие итоги подводить приходится. На всякий случай! Я закончил, например, многолетнюю возню с исторической трилогией. Все «юридические лица» благополучно разобрались, кто кому должен и кто имеет больше прав на этот проект, который выжил, преодолев перестройку, дефолты, кризисы. Я победоносно сократил и «Царскую охоту», а все три фильма воссоединились, наконец, в единую трилогию «Империя. Начало». На эту затею, оказывается, ушло десять лет жизни. Сейчас я снимаю фильм под названием «Львы, орлы и куропатки» о нежной и тихой любви Антона Чехова. О ней мало кто знал и мало кто знает. Снимаю. Поживем — увидим.