Айлин Уитфилд - Мэри Пикфорд

В «Роковом замужестве» Шарлотта получила свою первую настоящую роль (до этого она лишь дублировала других актрис), но ради того, чтобы появиться на сцене в качестве ирландки-поварихи, ей пришлось приврать, что она ветеран театра. К такой лжи обычно прибегают актеры — да и другие люди, ищущие работу, — к тому же у Шарлотты имелись для этого веские основания: ей нужно было содержать семью. Отсутствие природного таланта (хотя Мэри называла ее, равно как и бабушку Хеннесси, подражательницей от Бога) она пыталась компенсировать энтузиазмом и добрыми намерениями. Она поучала детей: «Можно уберечься от вора, но от лгуна нет спасения». Поэтому ее собственная ложь шокировала ее отпрысков.

К несчастью, Шарлотте досталась роль, открывающая спектакль. «Вы должны играть лучше, или я заменю вас», — сказал ей режиссер. «Эти слова были для меня больнее, чем плеть», — признавалась Мэри. Она вообще замирала от страха, когда режиссер насмехался над кем-либо на репетиции, а ведь Шарлотта фактически была ее вторым «я». Когда Шарлотта вышла на сцену с вазой цветов, режиссер спросил ее: «И что это вы такое несете, миссис Смит, кусок сыра?» «Бедняга страдал от комплекса неполноценности, но старался скрыть его, нападая на всех подряд, — заключала Мэри. — Сомневаюсь, что он обладал хоть какой-то долей таланта. Крепкими выражениями и гордым видом он компенсировал свои недостатки». Мэри тоже порядком от него натерпелась. «Когда режиссер так обращается со мной, я просто замираю и не могу ничего делать». Позднее Пикфорд вспоминала, что она, единственная в семье, «понимала, что пережила мама в тот момент». «Я знала, что она страдает и боится, потому что судьба Смитов зависела от исхода этого ужасного дня». Пикфорд пишет, что в день премьеры в Поттсвилле, штат Пенсильвания, дети, стоя на коленях, молились, чтобы Шарлотта не забыла свой текст. Они молились и о том, чтобы Бог простил ей ложь.

Жизнь Шарлотты нельзя назвать счастливой. Несмотря на свою внутреннюю силу, она наверняка испытывала тяжелые сомнения, наблюдая, как ее дети растут в поездах, чужих городах и гостиничных номерах. Пикфорд вспоминала, как однажды мать разбудила их в три часа утра, чтобы успеть на поезд. Семилетний Джек не хотел просыпаться и, когда Шарлотта попробовала расшевелить его, начал плакать. Тогда она сама вдруг села рядом и заплакала. Эта непривычная картина так встревожила девочек, что они вытащили Джека из кровати, одели и вывели из номера. Когда они переходили железнодорожные пути, Джек завяз по колено в снегу и не смог идти. Шарлотта невозмутимо шагала дальше, пока мальчик, оставшись один и испугавшись, не начал мяукать как котенок. Тогда Шарлотта вернулась, но вместо того, чтобы взять Джека на руки, подхватила его и швырнула за ограду. Это шокировало даже Мэри. «В тот момент я единственный раз в жизни возненавидела свою мать». Джек кричал, но Шарлотта шла не оборачиваясь; она не обернулась и тогда, когда Лотти и Мэри подбежали к Джеку и потащили его вслед за матерью.

Шарлотта требовала от детей абсолютной преданности. Но мать, уделяющая так много сил делу сохранения семьи, должна была понимать, какую цену приходится за это платить. Дети постоянно переутомлялись и недоедали. Они не учились в школе, хотя много читали и время от времени занимались с репетиторами. Пикфорд утверждала, что провела в школе всего три месяца и училась читать по афишам и указателям вдоль дороги. Смиты мало с кем общались за пределами семьи, что пагубно отражалось на детях. Артисты обычно дружат между собой во время гастролей и легко расстаются после их окончания. Но дети не протестовали. В условиях неумолимого диктата Шарлотты ни о каком протесте не могло быть и речи. К тому же дети-артисты должны были хорошо себя вести. «В театре нетерпимо относятся ко всякой дурашливости, — объясняла Мэри, — а гостиницы быстро отбили у нас охоту играть в коридорах».

Утомленная Шарлотта находила утешение в алкоголе. Трудно точно сказать, когда она начала пить; возможно, она пристрастилась к выпивке задолго до того, как начала играть на сцене. Но жизнь в дороге формирует у людей зависимость от алкоголя, тем более что среди артистов всегда хватало алкоголиков.

Не исключено, что жить Смитам помогал известный девиз «Шоу должно продолжаться», подчеркивавший мужество актеров и их преданность театру. Отправляясь в очередные безнадежные гастроли, актеры доказывали, что они являются подлинными аристократами сцены. Лишь немногие из них позволяли напастям и болезням победить себя. «Если вы без конца жалуетесь на недомогания, — объяснял один опытный актер, — если вы не справляетесь, то зарабатываете соответствующую репутацию, и никакой администратор не пошлет вас на гастроли. В этом отношении актеры были избранными людьми».

Когда на исходе весны гастроли заканчивались, актеры оставались не у дел до осени. Иногда, как в 1904 году, когда умерла бабушка Хеннесси, Смиты проводили вынужденный отпуск в Торонто. Несколько месяцев в 1906 году Джек и Лотти прожили у тети Лиззи, пока не приехали Мэри и Шарлотта, гастролировавшие с «Незамужней женой». Один мальчик запомнил, как Джек играл во дворе школы на Грейс-стрит, а его золотоволосая сестра стояла рядом и смотрела на него. Детей многое связывало с Торонто — театр «Принсес», могила их отца, утопающие в зелени улицы, смерть бабушки.

Когда летом Смиты снимали квартиру в Манхэттене вместе с Гишами, Мэри и Лилиан очень сблизились; настолько, что впоследствии обе уверяли, что не помнили того времени, когда не знали друг дружку. Гиш и Пикфорд участвовали в разных постановках одних и тех же пьес: «В руках преступника», «Жена-ребенок», «Маленькая красная школа», «Ист Линн». И Мэри, и Лилиан обожали своих матерей, которые играли на сцене и умели шить. Их обеих покинули сумасбродные отцы. Они идеально сошлись характерами: задумчивая, умеющая слушать Лилиан и Мэри, прирожденный лидер, склонная поучать других.

Мэри учила других детей добывать театральные билеты. Секрет заключался в умении подольститься к кассиру. «Вы, конечно, узнаете артистов? — Мэри показывала свою визитную карточку. — Мы слышали, что у вас идет прекрасная пьеса с хорошими актерами. У них наверняка есть чему поучиться». После этого детей пропускали в помещение театра. «Мы никогда не спорили с Мэри, а просто делали то, что она нам говорила», — вспоминала Лилиан. Как-то летом Мэри Гиш торговала леденцами с лотка в форте Джордж, Нью-Йорк. Оба семейства приезжали туда на трамвае. Дети заворачивали леденцы в пропарафиненную бумагу, наслаждаясь прохладным утренним воздухом. Когда подходило время обеда, они отправлялись к палатке, где продавалась жареная картошка. За пять центов там можно было отлично пообедать. Потом дети катались на каруселях и пони. Ближе к вечеру, возвратившись на Манхэттен, они покупали холодную индюшатину, маринованные огурцы и мороженое, а затем ужинали на крыльце, глазея по сторонам. Спустя много лет Дороти Гиш вспоминала эти тихие вечера, когда она впервые получила возможность общаться со сверстниками.