Семен Луцкий - Сочинения

Ни минут не сиди,
Ничего не делая —
Притаилася в груди
Тоска оголтелая.

Притаилася, как зверь,
Выжидая случая,
Если выползет, поверь —
Уничтожит, мучая…

Руки занимай трудом,
Голову — заботами,
Огради твой хрупкий дом
Грубыми воротами.

Ходил Господь по саду,
По райскому ходил
И Сам Себя в награду
За все благодарил.

За все, за все… Ну, словом
За то благодарил,
Что мир единым словом
Он чудно сотворил.

И человека тоже,
Чтоб мог он без труда
Быть на Него похожим
(А впрочем — не всегда…).

…Ходил Господь по саду.
Был труд Его высок,
Зато теперь в награду
Не был Он одинок.

Вокруг него природа
И все живое в ней
И всякая порода
Растений и зверей.

Потом, устав немного,
Прилег Он на траву
И тут Ему (ей Богу!)
Был сон, как наяву.

…Он был в пустынном месте
Прозрачном, как стекло,
И нечто — врозь и вместе —
Вокруг Него текло.

Неведомое чудо —
Безводная вода,
Текущая (откуда?)
Текущая (куда?)

И странное теченье
Остановить не мог
Создавший все творенье
И удивленный Бог…

Ну, как для сей баллады
Мне написать конец?
Ведь навсегда отрады
Лишился наш Творец…

О том, что мир пугает —
Не стоит говорить…
Свеча горит и тает —
Ведь ей недолго жить.

Пусть под моим дыханьем,
Пока она горит,
Ответным колебаньем
Она мне говорит.

И пусть напоминает
Ее короткий свет,
Что, как свеча сгорает,
Но светом жив поэт.

В тот год была суровая зима,
Снег рано выпал и лежал пластами
И непривычные для взора горожан
Сугробы вкруг деревьев вырастали.
Война еще почти не началась,
Но город полон был ее тревоги,
Он весь притих, как зверь перед концом
В предчувствии неумолимой травли.
Я жил тогда на левом берегу
У Люксембурга, где порой ночами
Без нужды бухал грузный пулемет,
Полузамерзших голубей пугая.
Я помню свет от синих фонарей,
И мягкий шаг прохожих запоздалых,
И веянье далеких легких крыл
Мимолетящих ангелов печали…
По вечерам ты приходил ко мне
Озябший, весь покрытый снегом,
И, позабыв земных забот позор,
Мы занимались важными делами,
Важнейшими, важней которых нет,
И недоступными непосвященным,
Свеча светила в комнате моей,
От двух голов отбрасывая тени…
Здесь был приют для нас, питомцев Муз,
Воспитанников нежной Полимнии —
Как ветхий груз мы сбрасывали все,
Что музыкой в душе не отдавалось.
Заветные тетрадки, как сердца,
Мы с наслажденьем острым раскрывали
И анапест сменял хорей и ямб
И дактили сменяли амфибрахий…
Ты помнишь? За окном таилась ночь,
Но свет нездешний был в приюте дружбы…
В тот год была суровая зима
И тайнокрылое касанье Музы…

И все-таки! А почему не знаю…
На склоне лет, собрав мои стихи,
Я за столом сижу и размышляю —
Какие все ж удачны иль плохи…

Тяжелый выбор! Ведь меж этих строчек
Кровинки сердца или боль мечты.
И, оторвавши фиговый листочек,
Я собственной стыжуся наготы.

Но Муза, спутница моя сыздетства,
Мне шепчет целомудренно о том,
Что даже скромное мое наследство
Не должен я оставить под замком.

И что мое свидетельство о веке,
В котором я участвовал и жил,
Быть может, в будущем возбудит человеке
Порыв любви и пробу новых сил…

Я вас люблю, стихи мои, до боли
И даже ненавидеть вас готов,
Когда ненужное приходит поневоле,
А для важнейшего не хватит слов…

Плоды мечты, бесплодные мечтанья,
Вас записать мой подвиг не велик,
Но я пишу, как пишут завещанье,
Я вас пишу, как пишут свой дневник.

Себя терзая в поисках ответа
И никогда не находя его…
(Да унесет спасительная Лета
Мучительное слово: «ничего»!)

А впрочем, оправдания не надо,
От одиночества спасенья нет…
Поэзия — отрава и отрада,
Но ведь не логикой живет поэт…

Не был брошен женщиной любимой,
Никого из близких не терял,
Бури, войны — проходили мимо,
Был здоров, хоть от рожденья вял.

Так. Но это просто и печально…
Стал ему весь белый свет не мил…
Может быть, и трудно жить нормально.
Может быть, он никогда не жил.

Вечерело. Он сидел без света,
Замечтавшись, Бог весть, отчего,
Скомканная старая газета
Шелестела под ногой его.

«Завтра будет интересный номер…»
И дрожала желтая рука —
«Все прочтут: Иван Иваныч помер,
Застрелился… Вспомнят чудака…

Скажут: как непостижимо это,
Жаль, ушел, а славный был такой…»
И касались пальцы пистолета,
Приучались к стали ледяной.

И уже глаза его темнели…
«Надо кончить». — И готов заряд…
А в стене у незаметной щели
Любопытствовал холодный взгляд…

«Ну, пора!» И не дрожало дуло —
Пуля в сердце. — Кончены дела.
И по телу тихому скользнула
Взгляда неотрывного игла…

…Я, свидетель, с темным искушеньем
Видевший, как просто умирать,
Я бы мог естественным движеньем
Эту волю к смерти оборвать.

Приди ко мне и ласковый, и милый,
И разгони несметную печаль.
В заветный час, когда угаснут силы,
Разочарует ветреная даль.

Я только часть земной, убогой скуки,
Зерно любви, звено меж двух миров,
Я только горсть испепеленной муки,
Осколок духа и обрывки снов.

От гордых строф об истине, о сути,
О горнем свете, о больших делах
В гробу души осталась капля мути,
Песчинки слов и суеверный страх.

Я изменил… Но вновь вернулся к лире
Опоре жизни и основе сил —
И вот брожу один в подлунном мире,
Как некогда Орфей в аду бродил.

Сгорают дни — глубокие, как ночи,
Проходят ночи — легкие, как свет…
Час от часу коварней и жесточе
Горят огни… А Эвридики нет.

Мне сегодня грустно отчего-то —
День как день, а на душе темно.
Осени сусальной позолота
Просится, нескромная, в окно.