Эркюлин Барбен - Воспоминания гермафродита

Мне приходится говорить о вещах, которые многим представятся странными и абсурдными, поскольку они в самом деле находятся за пределами возможного.

Без сомнения, им будет сложно точно вообразить себе ощущения, пережитые мною вследствие уготованных мне невероятных событий.

И я могу просить их лишь об одном: чтобы они в первую очередь уверились в моей искренности.

Мне было пятнадцать лет, и не стоит забывать, что с возраста семи лет я жила в разлуке с матерью.

Я виделся с ней очень редко, урывками. Мое прибытие в Б., в дом, где она находилась, каждый раз праздновалось так, словно я был членом этой семьи. На сей раз я вернулся окончательно. Эта семья состояла из пяти человек.

Глава ее, почтенный седовласый старец, был живым воплощением достоинства и справедливости.

Ближе всех к нему была его младшая дочь. Все благородные задатки ее обожаемого отца отразились в этой гордой душе, которую не смогли подавить мучительные горести несчастливого союза.

У мадам де Р. было трое детей, на которых она излила всю бесконечную нежность, переполнявшую ее сердце.

Она питала к моей матери глубочайшую привязанность, которой нисколько не мешало различие в социальном положении, ибо она чрезвычайно ценила и уважала ее. Моя мать, хоть и находилась у нее в подчинении, была в ее глазах скорей подругой, наперсницей.

И вскоре мадам де Р. желала лишь одного: чтобы я остался в их доме прислуживать ее дочери, которой тогда было 18 лет. С присущей мне гордостью я, конечно же, отверг бы подобное предложение от кого бы то ни было.

Здесь же дело обстояло иначе. Я был рядом с матерью, в семье, которую постепенно привыкла считать своей, и следовательно, я согласился, ко всеобщему удовольствию.

Мадмуазель Клотильда де Р. сочетала в себе наряду с редкой красотой некоторую надменность, о которой она забывала лишь наедине со мной. Она видела во мне девочку, с которой можно было, не компрометируя себя, обходиться на равных.

И вот я стала ее камеристкой.

Хотя я и не имел всех необходимых для моей должности навыков, она всегда прекрасно со мной обращалась.

Наши спальни были разделены небольшой приемной залой.

По утрам, как летом, так и зимой, я постоянно присутствовал при ее пробуждении, а просыпалась она рано. Затем я одевал ее, и во время этой церемонии мы обсуждали почти все возможные темы. Если же воцарялось молчание, я начинал наивно ею восторгаться. Ее кожа была белизны несравненной. Невозможно было и вообразить себе формы более грациозные, буквально ослепительные.

И я пребывал в ослеплении. Порой я не в состоянии был удержаться от комплимента, который она выслушивала со всей возможной благосклонностью, безо всякого удивления или самодовольства.

Тогда, меняя тему, она справлялась о моем здоровье, которое нисколько не улучшалось, несмотря на нежные заботы, которыми меня все больше окружали. Если я жаловался на плохое самочувствие, мне предписывалась та или иная диета. Советы в данном случае были подобны приказам, которым приходилось подчиняться, дабы не быть обвиненным в непослушании.

Иногда даже по ничтожным поводам приходилось обращаться к врачу.

Он часто заглядывал в особняк по причине частых недомоганий, испытываемых моим достойным благодетелем, мсье де Сен-М. Острые боли почти постоянно держали его пригвожденным к кровати или же к огромному креслу. Только моей матери удавалось успокоить терзавшие его жестокие припадки.

Я выполнял при нем как серьезные, так и незначительные поручения. Я была его чтицей, его секретарем. Когда ему позволяло здоровье, он просил меня перечитывать и тщательно изучать огромные пачки семейных документов, что было его любимым развлечением. «Сядь поближе ко мне, Камилла, говорил он мне, — и попытайся найти то или другое письмо, связанное с известным тебе делом». Я медленно читал, украдкой взглядывая на него, чтобы узнать, доволен ли он.

Закончив читать, я снова искал и находил фрагменты личной переписки. По большей части, это были письма от какой-нибудь его сестры или старшего брата, отважного генерала империи, раненного при совершении славных подвигов на наших великих полях сражений. Я всегда был счастлив, сделав подобную находку, поскольку они давали повод для множества рассказов, которые я жадно выслушивал.

Хотя я и был очень молод, он безгранично мне доверял.

Как я уже сказал, я много читал. У меня рано сформировалось собственное мнение. В том возрасте, который считается подростковым, я была уже очень серьезной, вдумчивой и мне были известны все ключевые моменты нашей столь богатой событиями истории.

В определенные часы моя юная хозяйка заходила проведать своего отца, чьей любимицей всегда была; но ее присутствие не прерывало начатую работу.

По вечерам я читал мсье де Сен-М. газету.

Во время этого чтения он почти всегда закрывал глаза и откидывал голову на подушки. Первое время, видя, что он заснул, я замолкал.

Он тотчас же это замечал.

«Неужели ты устала?» — говорил он мне и, получив отрицательный ответ, велел продолжать. Я должен был читать все, кроме хроники.

Правда, я не забывал о ней. И читала ее, оставшись в одиночестве.

Таким образом, я проглотил огромные собрания старинных и современных сочинений, стоявших на полках библиотеки, примыкавшей к моей комнате.

Не раз я проводил за этим занятием почти всю ночь. Это было для меня отдыхом, развлечением. Кстати, надо отметить, что таким образом я пополнял свое образование.

Признаю, что особенно я была потрясена чтением «Метаморфоз» Овидия. Те, кто знает, о чем идет речь, могут меня понять. Эта находка имела для меня особое значение, и продолжение моей истории это ясно доказывает.

Шли годы. Мне исполнилось 17 лет. В моем состоянии было нечто противоестественное, хотя беспокойства это не вызывало.

Врач, с которым мы консультировались, всякий раз признавал, что признанные средства не помогают. В конце концов, он прекратил свое вмешательство, рассчитывая на время. Меня же все это нисколько не пугало.

Мадмуазель Клотильде де Р. было двадцать лет, и ее свадьба была запланирована уже давно с одним из кузенов, унаследовавшим от своей матери блестящее состояние и носящим славную фамилию, навсегда занесенную в летописи французского морского флота.

После его возвращения, которого так долго ожидала его прекрасная суженая, тотчас же началась подготовка к свадьбе.

Рауля де К. нельзя было назвать красавцем, однако он принадлежал к мужчинам, которые привлекают с первого же взгляда.

Его открытое с печатью прирожденного благородства лицо пленяло и располагало к себе. Любая женщина почла бы за честь принадлежать ему.