Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Лесли одолела два первых курса старшей школы в Монровии, где слыла красавицей. Сдать экзамены для поступления на третий курс ей, однако, не удалось. Разочарованная отказом, она сбежала с Мэкки и увидела Хейт-Эшбери, но была напугана представшей перед нею картиной; Лесли вернулась домой, чтобы окончить школу и годичные курсы секретарей. Мэкки тем временем сделался учеником-послушником в Братстве самопознания. Пытаясь продлить отношения между ними, Лесли стала монахиней-послушницей, отвергнув одновременно наркотики и секс. Она продержалась в этой религиозной группе изучения йоги примерно восемь месяцев, после чего порвала и с йогой, и с Мэкки.

Миссис Ван Хоутен не давала показания о периоде в жизни Лесли, который последовал затем; возможно, она сама практически ничего о нем не знала. Из бесед со свидетелями я выяснил, что Лесли сторицей вернула себе упущенное за месяцы воздержания. Бывшей монашке не терпелось “перепробовать все”, будь то наркотики или встречи по объявлениям из раздела “Ищу сексуального партнера” в “Лос-Анджелес фри пресс”. Давний друг перестал видеться с Лесли, потому что она стала “слишком уж дерганая”.

Несколько месяцев Лесли провела в коммуне в Северной Калифорнии. Там она и повстречала Бобби Бьюсолейла, у которого уже имелась собственная бродячая “семья”, состоящая из Цыганки и девушки по имени Гейл. Лесли тут же стала частью этого “любовного четырехугольника”. Гейл, впрочем, была ревнива, и ссоры возникали практически постоянно. Первой это надоело Цыганке, уехавшей жить на ранчо Спана. Затем, вскоре после этого, за ней последовала и Лесли, также присоединившаяся к Мэнсону. Ей было девятнадцать.

Примерно в это время Лесли позвонила матери и сообщила, что решила бросить ее; ждать от дочери весточек бесполезно. Так оно и продолжалось до самого ее ареста.

Кейт спросил у миссис Ван Хоутен: “Как вы теперь относитесь к дочери?”

О.: “Я очень люблю Лесли”.

В.: “Так же сильно, как и раньше?”

О.: “Еще сильнее”.

Слушая показания родителей убийц, понимаешь, что они стали такими же жертвами преступлений своих детей, как и родственники убитых.

То, что защита вызвала родителей подсудимых говорить первыми, стало серьезной тактической ошибкой с ее стороны. Показания и мольбы этих людей вызвали сострадание у каждого из присутствовавших в зале суда. Как кажется мне, родителей следовало вызвать не в начале, а в самом конце выступления защиты, как раз перед тем, как присяжные удалились бы на совещание. На деле же о них практически забыли ко времени выступления последнего из свидетелей защиты.

Шинь не стал вызывать свидетелей, которые говорили бы в поддержку Сьюзен Аткинс. Ее отец, как рассказал мне сам Шинь, не хотел иметь с дочерью ничего общего. Этот человек желал лишь одного — придушить Мэнсона.

Репортер “Лос-Анджелес таймс” разыскал мать Чарльза Мэнсона в городке на северо-западном побережье. Вторично вышедшая замуж и сменившая фамилию, она заявила, что россказни Чарли о его несчастливом, полном лишений детстве — сплошные выдумки, и прибавила к этому: “Он был испорченным, избалованным ребенком”.

Канарек не стал вызывать ее в суд. Вместо этого он вызвал Сэмюэля Барретта, офицера, надзиравшего за условно освобожденным Мэнсоном.

Показания Барретта были самыми вялыми. Как ему кажется, он впервые встретил Мэнсона “году в 56-м, вроде того”; он не может припомнить, был ли Мэнсон освобожден условно или отпущен под честное слово; право, он не в силах помнить все про каждого из поднадзорных, потому что их у него 150 человек.

Снова и снова Барретт сводил к минимуму серьезность различных обвинений, предъявленных Мэнсону до убийств. Причина вполне очевидна: в противном случае можно было бы задаться вопросом, отчего же Барретт не подал просьбу о пересмотре меры наказания для условно освобожденного. Тем не менее вопрос возникал сам собой. Мэнсон тесно общался с бывшими заключенными, известными полиции наркоманами и несовершеннолетними девочками. Он не сообщил офицеру Барретту своего теперешнего адреса, почти не старался найти работу, постоянно лгал о своих занятиях. На протяжении первого полугодия одного только 1969 года его обвиняли, помимо всего прочего, в сговоре с целью угона автомобилей, хранении наркотиков, изнасиловании, склонении несовершеннолетней к совершению преступлений.

Во время перерыва, в коридоре, ко мне подошел один из журналистов. “Боже ты мой, Винс, — воскликнул он, — тебе никогда не приходило в голову, что если бы Барретт подал рапорт о проступках Мэнсона, скажем, в апреле 1969 года, то Шарон и все остальные, наверное, до сих пор были бы живы?”

Я отказался комментировать, сославшись на приказ об ограничении гласности. Но это действительно приходило мне на ум. Я много об этом размышлял.

На прямом допросе Барретт показал, что в тюремном личном деле Мэнсона не значилось ничего такого, что предполагало бы риск, связанный с его поведением на свободе. Под протестами Канарека на перекрестном допросе я заставил Барретта пролистать папку с материалами по попытке бегства Мэнсона из заключения в 1957 году.

Парад лжесвидетелей открыла Пищалка.

Линетта Элис Фромм, двадцать два года, показала, что происходит из прекрасно обеспеченной семьи; ее отец — инженер-конструктор, проектирует самолеты. Когда ей было семнадцать лет, сказала она, отец пинками выгнал ее из дому. “И я оказалась в Венисе, сидела на тротуаре и плакала, когда проходивший мимо человек спросил: “Твой отец выкинул тебя из дому, верно?”

И это был Чарли”.

Пищалка сделала большой упор на то, что встретила Мэнсона раньше, чем любая из других девушек, — за исключением разве что Мэри Бруннер.

Расспрашивая ее о “Семье”, Фитцджеральд поинтересовался:

“У вас был лидер?”

О.: “Нет, мы болтались без присмотра”.

Никакого лидера, и все же…

“Чарли был нашим отцом, и он… объяснял нам разные вещи”.

Чарли ничем не отличался от остальных, но…

“Я забиралась в уголок и сидела там, читая книжку, а он проходил мимо и говорил мне, что написано в книге… А еще он читал наши мысли… Он всегда был счастлив, всегда… Он порой заходил в ванную, чтобы причесаться, и там сразу собиралась целая толпа, потому что с ним всегда было интересно”.

Пищалка с большим трудом могла отречься от истин, преподанных ей хозяином и повелителем. Когда Фитцджеральд попытался занизить значение “Белого альбома” “The Beatles”, она ответила: “Там много всего, в этом альбоме, очень много”. Заявив: “Я никогда не слышала, чтобы Чарли произносил слова Helter Skelter, она тут же пояснила, что “там речь идет об эволюции, о балансе сил”, и “черные поднимаются на самый верх, как и должно случиться”.