Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

То есть, уничтожив диаспоры, нужно расселить евреев по разным областям империи или выдворить за кордон. Только так и можно уничтожить агрессивную спайку, приобщить их к труду. Ждал ли император Павел подобных советов? Едва ли. А как относились к державинским прожектам сами евреи? Конечно, они бросили все силы на борьбу со строптивым сенатором — даже специальный налог собирали в синагогах. Партия перешла в миттельшпиль, а остросюжетная развязка случится уже при императоре Александре.

Гаврила Романович Державин первым произнёс слово «Родина» в значении «Отчизна». Не первым из поэтов, а вообще — первым. Это одна из его заслуг перед русским языком, да и перед народным самосознанием. Правда, у Державина речь идёт, как мы привыкли говорить, о малой родине.

Произошло это открытие не в торжественной оде, не в патриотическом гимне. Стихотворение «Арфа» скорее можно назвать элегией в духе Карамзина. Для Державина — на удивление печальные стихи, с почти унылым настроением. Звучит арфа, напоминает поэту о родных краях, туда стремится душа… В утраченные дни, в далёкую Казань. Эти строки он записал, отдыхая на Званке, в беспокойные павловские времена, в 1798 году:

Мы знаем, кто играл ему на арфе в званских краях — Пелагея Михайловна Бакунина, родственница настолько дальняя, что Державин не мог не замечать её очарования. Михаил Васильевич Бакунин, её отец, был женат на княжне Любови Петровне Мишецкой, сестра которой, Авдотья Петровна Дьякова, была матерью Дарьи Алексеевны Державиной. Четыре дочери Михаила Бакунина вдохновляли Державина то на шаловливые, то на возвышенные стихи.

писал Державин Варваре, сестрице Пелагеи. Как это ни банально, сестрицы Бакунины стали для поэта олицетворением родной стороны. «Родина» — слово женского рода, в XX веке утвердится понятие «Родина-мать». В державинские времена существовало фольклорное понятие «мать сыра земля». Всё это рядом.

Завершается «Арфа» более привычным для тех времён словом «Отечество» и одним из лучших афоризмов Державина, который потомки всё чаще будут приписывать Грибоедову: «Отечества и дым нам сладок и приятен». В «Горе от ума» Чацкий просто цитирует Державина. Как цитировал его (с указанием фамилии автора) П. А. Вяземский в стихотворении «Самовар»:

Слово «Родина» было канонизировано в советскую эпоху. Его писали с большой буквы — мы усваивали это правило в первом классе, в первых прописях. Именно у нас, в России, возникло понятие — измена Родине. Не просто государственная измена, а нечто более святотатственное, за что никакая кара не станет чрезмерной.

Преклонение перед родной страной, культ патриотизма — всё это вошло в наше сознание в XX веке. Как водится, на некоторых прививка патриотизма не действовала, а пропаганда вызывала отторжение. Родину воспевали и в XIX веке, достаточно вспомнить замечательную песню:

Но более возвышенным считалось в те годы слово «Отечество».

В державинские времена в ходу были другие слова, обозначавшие это священное понятие: Отчизна, Отчина. Василий Кириллович Тредиаковский написал «Стихи похвальные России» — патриотический гимн первой половины XVIII века. Слова «Родина» там, конечно, нет:

В окружении Державина к Тредиаковскому относились критически, его считали курьёзно бесталанным, неудачливым стихотворцем. Не случайно же заучивание наизусть длинных гекзаметрообразных строк «Тилемахиды» считалось экзекуцией, наказанием за провинности. Мало кто вчитывался в наследие несчастного Василия Кирилловича — а ведь у него были блистательно яркие отрывки, да и стихи такие, как «Похвальные России», заслуживают внимания. Но и современники Тредиаковского, и поэты державинского поколения были беспощадны к первопроходцу русского силлабо-тонического стихосложения.

Державин, по обыкновению, держался более взвешенного мнения и кое-чему у Тредиаковского научился. Начать «Стихи похвальные России» с определения «печальны» — это смелость. Поэтическая смелость!

Тредиаковский — по общему признанию, литератор уникального трудолюбия — успел проявить себя во многих жанрах поэзии. Правда, немногие его опыты всерьёз привлекли внимание читателей и последователей. Вердикт просвещённой публики был неумолим: Ломоносов превзошёл Тредиаковского и в жанре торжественной оды, и в анакреонтике, и в духовной поэзии. К Ломоносову и у Сумарокова, и у Львова тоже было немало претензий, но никто не оспаривал его первостепенной роли в истории русской литературы.

Тредиаковскому воздадут должное только Радищев и Пушкин — и даже с перехлёстом. «Тредиаковского выроют из поросшей мхом могилы», — скажет Радищев. «Изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредиаковского» — а это Пушкин. Тогда ещё мир не заболел спортивными соревнованиями, но поэты уже сталкивали друг друга с пьедестала. Поколение Державина дружно потешалось над Тредиаковским, Пушкин же «сбрасывал с парохода» Сумарокова и Хераскова.

Державин рачительно относился к истории русской поэзии. Предшественников у него было немного: по существу, всего лишь одно поколение… Поэзия петровского времени казалась к тому времени безнадёжно архаичной и попросту скучной. О более ранней силлабике вообще вспоминали редко. Мало кто читал вирши Симеона Полоцкого, и уж точно никто из поэтов не подпадал под его влияние.