Оливер Сакс - Нога как точка опоры (2012)

В эту тишину, в это оцепенение ворвались решительные голоса:

— Давайте, доктор Сакс! Не можете же вы стоять как цапля на одной ноге! Нужно пользоваться и другой, опираться на нее.

У меня возник соблазн спросить: «Какой другой?» Как мог я стоять, не говоря уже о том, чтобы двигать этот чудовищный ком желе, это ничто, вяло свисающее с моего бедра? И даже если, укрепленный этим меловым панцирем, этот нелепый довесок мог бы меня под­держивать, как мог бы я идти, если я забыл, как ходить?

— Давайте же, доктор Сакс! — торопили меня физиотерапевты. — Нужно начинать.

Начинать! Как я мог бы? И все же я должен. Именно этот момент и есть тот странный момент, с которого должно начаться начало.

Я не мог заставить себя опереться непосред­ственно на левую ногу — потому что это было просто немыслимо, не говоря уже о том, что страшно. Что я мог сделать — и сделал — это поднять правую ногу, после чего так называемая левая нога должна была послужить опорой или подогнуться.

Неожиданно, без всякого предупреждения, совершенно этого не предчувствуя, я обнаружил, что погрузился в головокружительное видение. Пол был на расстоянии многих миль от меня, потом оказался всего в нескольких дюймах, палата внезапно накренилась и повернулась вокруг своей оси. Я испытал шок, меня охватил острый ужас. Я почувствовал, что падаю, и закричал физиотерапевтам:

— Держите меня! Вы должны меня поддерживать — я совершенно беспомощен!

— Сохраняйте равновесие, — ответили мне.

— Не опускайте глаза.

Но я чувствовал бесконечную неуверенность и был вынужден смотреть вниз. Вот тогда-то я и обнаружил источник непорядка. Им была моя нога — точнее, тот предмет, тот безликий гипсовый цилиндр, служивший мне ногой, та белая абстракция. Теперь цилиндр имел в длину то тысячу футов, то два миллиметра: он был то толстым, то тонким, он кренился то в одну сторону, то в другую. Он постоянно менял размер и форму, положение и угол наклона; перемены происходили четыре-пять раз в секунду. Степень трансформации была огром­ной — между последовательными «структу­рами» различие могло быть тысячекратным.

Пока перемены были такими чудовищными по величине и неожиданности, и речи не могло идти о том, чтобы я мог что-то сделать без поддержки. Было совершенно невозможно двигаться при подобной нестабильности обра­за, каждый параметр которого непредсказуемо менялся на несколько поряд­ков. Через минуту или две (другими словами, после нескольких сотен трансформаций) пере­мены сделались менее своенравными и не­предсказуемыми, хотя и продолжались с такой же скоростью, как раньше: трансформации гипсового цилиндра, хоть и оставались чудо­вищными, сделались менее резкими и стали затухать, приблизившись к приемлемым границам.

При такой ситуации я решил начать дви­гаться. Кроме того, меня торопили, даже физи­чески направляли и подталкивали двое физио­терапевтов; они улавливали мое беспокойство и сочувствовали мне, но тем не менее (как я предположил и что впоследствии подтверди­лось) не имели ни малейшего представления о тех ощущениях, которые в тот момент я испытывал и с которыми боролся. Можно было, пусть с трудом, представить себе (как я теперь подумал), что возможно научиться управлять такой ногой, хотя это походило бы на управление роботом чрезвычайно ненадежной конструкции, постоянно меняющейся неверо­ятным и непредсказуемым образом.

Разве можно с успехом сделать хоть один шаг в мире — перцептивном мире, — постоянно меняющем свою форму и размер?

Когда началось это смятение чувств, у меня возникло впечатление взрыва, абсолютной беспорядочности и хаоса, чего-то совершенно случайного и анархического. Но что могло вызвать такой взрыв в моем уме? Могло ли это быть просто сенсорным взрывом, порожденным состоянием ноги, которой пришлось в первый раз служить опорой, стоять, функционировать? Несомненно, ощущения были слишком сложны и скорее напоминали гипотезы, совокупность тех элементарных априорных догадок, без которых не было бы возможным восприятие или кон­струирование мира. Хаос царил не в воспри­ятии как таковом, а в пространстве, в эталонах, которые предшествуют восприятию. Я чувст­вовал, что наблюдаю — в тот момент, когда подчиняюсь им, — само возникновение эталонов, измерений мира.

И это восприятие — или предвосприятие, догадка — не имело ко мне никакого отно­шения: оно происходило собственным экстра­ординарным и неумолимым образом, начавшись и сохраняясь, по сути, случайно, модулируясь, возможно, процессом проб и ошибок — чудесной, но несколько механической разно­видностью расчета, совершенно меня не касавшейся. Я присутствовал, это верно, но только как наблюдатель — простой свидетель доисторического события, «большого взрыва», который положил начало моему внутреннему миру, микрокосму во мне. Эти перемены я переживал пассивно, а не активно, и таким образом это напоминало присутствие при основании мира, доисторическом установлении его эталонов и пространства. Передо мной и во мне разыгрывалось настоящее чудо. Из ничего, из хаоса создавалась мера. Мечущиеся, колеблющиеся измерения сходились к некоторой сред­ней — к протошкале. Я испытывал ужас, но также благоговение и волнение духа. Во мне, казалось, работает космическая математика, устанавливая безличный порядок микрокосма.

Неожиданно я вспомнил о вопросах, обращенных Богом к Иову: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?.. Кто положил меру ей?..» [24] Библия. Иов. 38:4—5. И я с благоговением подумал: я там был, я видел это. Структуры, трепещущие структуры заставили меня подумать о Планке и Эйнштейне и о том, как квантовость и относи­тельность могут иметь одно происхождение. Я чувствовал, что ощущаю себя в собственном «допланковском времени» — том невообра­зимом времени, о котором говорят космологи, тех первых секундах после Большого взрыва, когда пространство еще нестабильно, колеблется, квантировано, — времени приго­товления, предшествующем началу настоящего времени.

Я стоял неподвижно, остановленный, прикованный к месту, отчасти из-за головокру­жения, делавшего движение невозможным, отчасти потому, что меня удерживали эти размышления. Мою душу пронзил восторг перед чудом. «Это самое замечательное, что только со мной случалось, — подумал я. — Никогда нельзя забывать этот чудесный момент. И я не должен скрывать это от других». Сразу же следом за этой мыслью мне пришли на ум другие слова из книги Иова: «О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны они были в книге...» [25] Библия. Иов. 19:23. В этот момент я понял, что должен описать свои переживания.

Никогда еще не испытывал я такой быстро­ты мышления; никогда еще не знал такой бы­строты восприятия. Все, что требует столь до­лгого пересказа: размышления об ощущении, зародившемся в ноге, о высших неиспользуе­мых системах координации, о том, как они, сна­чала неуправляемые и хаотичные, калибруются и корректируются методом проб и ошибок, различные захлестнувшие мой разум ощущения, перцептивные [26] Перцепция (от лат. perceptio — представление, восприятие) — познавательный процесс, формиру­ющий субъективную картину мира. — Примеч. ред. гипотезы и расчеты — сменяли друг друга с невообразимой скоростью.