Литтон Стрэчи - Королева Виктория

В другом вопросе она была настойчива. Со времени того случая с леди Флорой Хастингс, судьба отвернулась от сэра Джеймса Кларка. Его некогда процветающая практика резко уменьшилась; никто больше к нему не обращался. Одна лишь королева хранила верность. Она покажет миру, сколь мало беспокоит ее общественное мнение. И она пожелала, чтобы Альберт взял «бедного Кларка» своим личным врачом. Он последовал этому совету, но время показало, что выбор был не слишком удачен.

День свадьбы был назначен, и пришла пора Альберту оторваться от семьи и сцен своего детства. С тяжелым сердцем прощался он с любимыми местами — лесами и долинами, где провел столько приятнейших часов, охотясь и собирая гербарии. В глубокой печали сидел он на прощальном банкете во дворце и слушал музыку, исполняемую государственным оркестром. Настал час прощанья. Улицы были полны народа. На короткие мгновения его взгляд порадовался бушующему морю родных немецких лиц, а слух — дружному рокоту гортанных голосов. Он остановился, чтобы сказать последнее прости своей бабушке. Это был трогательный момент. «Альберт! Альберт!» — воскликнула она, когда карета снова тронулась, и без чувств рухнула на руки сопровождающих ее слуг. В Кале его ожидал пароход, и в окружении отца и братьев он, подавленный, ступил на борт. Вскоре поводов для грусти стало еще больше. Плаванье оказалось крайне суровым; герцог быстро спустился вниз, а оба принца, по свидетельству очевидцев, лежали по обе стороны лестницы «в почти что беспомощном состоянии». В Дувре на пирсе собралась громадная толпа, и «принцу Альберту, продолжающему страдать до последнего момента, потребовались невероятные усилия, чтобы поклониться собравшимся». Чувство долга восторжествовало. Это было странное предзнаменование: настроение, с которым он ступил на английскую землю, сопутствовало всей его будущей жизни в Англии.

А между тем Виктория, все более волнуясь, пала жертвой собственного темперамента и нервозности. Ее все больше лихорадило, и наконец сэр Джеймс Кларк нашел у нее корь. Но и на этот раз диагноз сэра Джеймса оказался неверным. Вовсе не корь атаковала ее, а совсем иной недуг; ее свалили озабоченность, сожаление и сомнения. Два года она была сама себе хозяйкой — два счастливейших года своей жизни. И теперь всему приходит конец! Она попадет под чужое влияние — ей придется пообещать быть хорошей и послушной… тому, кто, быть может, начнет ей мешать, перечить — о, как это будет ужасно! И зачем только она решилась на этот опасный эксперимент? Разве ей не хватало Лорда М.? Конечно, она любит Альберта, но и власть она любит тоже. По крайней мере, одно совершенно ясно: пусть она и станет женой Альберта, но всегда будет оставаться королевой Англии. Он появился снова, в шикарном мундире, и ее сомнения растаяли, как утренний туман. 10 февраля 1840 года состоялась свадьба. Молодожены отправились в Виндзор и, разумеется, далеко не в одиночестве. Их сопровождала свита и две особые персоны — барон Стокмар и баронесса Лейзен.

Альберт предвидел, что жизнь в браке не будет спокойной, но он даже приблизительно не представлял себе всей тяжести и сложности ожидающих его трудностей. В политическом смысле он ничего не значил. Лорд Мельбурн был не просто премьер-министром, фактически он был личным секретарем королевы, полностью контролируя политическую жизнь монархии. Британская конституция не знала такого термина, как «муж королевы». Похоже, в государственных делах места для него не нашлось, да и сама Виктория не стремилась исправить положение. «Англичане, — сказала она принцу, когда во время обручения было предложено пожаловать ему титул пэра, — очень не любят, чтобы иностранцы вмешивались в дела их правительства, и некоторые газеты уже выразили надежду, что вы воздержитесь от такого вмешательства. Я, конечно, уверена, что все будет именно так, но если вы станете пэром, все скажут, что принц намерен заняться политикой. Я-то знаю, вы никогда этого не сделаете!» В действительности она не была настолько уверена, но хотела, чтобы Альберт учел ее точку зрения. Он, надо полагать, будет идеальным мужем, но должен понимать, что с управлением страной она и Лорд М. прекрасно справятся без его помощи.

Вскоре принц обнаружил, что столь незавидную роль ему отвели не только в политике. Даже в качестве мужа его функции были весьма ограничены. Всей частной жизнью Виктории самолично правила баронесса, и она не имела ни малейшего намерения хотя бы на йоту поступиться властью. Со времени вступления на престол ее могущество значительно возросло. Помимо тайного и огромного влияния, которое она приобрела, занимаясь частной перепиской Виктории, она стала еще и суперинтендантом королевского дома, контролировала важнейшую часть личных расходов королевы. Очень скоро принц осознал, что он не хозяин в собственном доме. Мельчайшие детали его собственной жизни и жизни его жены находились под постоянным надзором: ничего нельзя было сделать, не заручившись предварительно одобрением Лейзен. А Виктория, обожающая Лейзен с неизменной силой, не видела в этом ничего предосудительного.

Ненамного счастливее оказался принц и в своем светском окружении. Робкий молодой иностранец, неловко чувствующий себя с женщинами, невыразительный и упрямый, практически не имел никаких шансов добиться успеха в обществе. Его внешность тоже обернулась против него. Хотя в глазах Виктории он был воплощением мужской красоты, ее подданные, чьи вкусы были менее подвержены тевтонскому влиянию, не разделяли ее мнения. Их — и особенно высокородных леди и джентльменов, естественно, видевших его чаще, — в первую очередь отталкивало в лице, фигуре и в самом поведении Альберта их неанглийскость. Он, несомненно, обладал правильными чертами лица, но было в них что-то уж очень гладкое и самодовольное. Был он высок, но несколько нескладен, и ходил слегка неуклюже. По их мнению, этот юноша скорее напоминал какого-то иностранного тенора, чем царствующую особу. В этом не было ничего хорошего, и стиль поведения, принятый принцем с момента его приезда, никак не способствовал развенчанию такого мнения. Отчасти из-за природной неловкости, отчасти из боязни неподобающей фамильярности, а отчасти из-за стремления к абсолютной точности, его манеры страдали чрезмерной официальностью, даже жесткостью. Где бы ни бывал принц, он казался окруженным плотной изгородью колкого этикета. Он никогда не появлялся в обычном обществе; никогда не гулял по улицам Лондона; во время верховых прогулок и в поездках его всегда сопровождал адъютант. Он желал оставаться неприступным, и, если ради этого пришлось бы отказаться от друзей, значит, так тому и быть. К тому же он был не слишком высокого мнения об англичанах. Насколько он мог судить, они ничем не интересовались, кроме охоты на лис и воскресных ритуалов; метались между неподобающей фривольностью и неподобающей мрачностью; когда к ним обращались по-дружески весело, изумленно таращились; и вообще не понимали зачастую ни хода его мыслей, ни его тяжеловатого немецкого юмора. Поскольку было совершенно ясно, что с этими людьми у него не может быть ничего общего, то не было и никаких причин поступаться ради них правилами этикета. В личном общении он умел быть естественным и обаятельным; Сеймур и Ансон были от него в восторге, и он отвечал им взаимностью; но они были всего лишь подчиненными — его исповедниками и исполнителями его воли. Поддержки и утешения истинной дружбы он не знал.