Отто Рюле - Исцеление в Елабуге

Кончался последний день ноября, холодный и какой-то на редкость серый. Уже в три часа стало темно и сыро, как ночью. При тусклом свете фонаря я вместе со своими помощниками составлял очередной месячный отчет. Все было как всегда, если не учитывать сокращения в выдаче хлеба, мяса, колбасы и жира начиная с 25 ноября. Как и раньше, были заполнены все необходимые для отчета формы, снабженные соответствующими примечаниями. До сих пор уменьшение пайка было незначительным. У нас остались еще кое-какие запасы, которые позволяли нам маневрировать. К тому же мы надеялись, что такому ненормальному положению скоро придет конец.

Наше положение было довольно забавным: почти целую неделю наша армия находилась в кольце окружения, а мы этого в Городище как-то совсем не ощущали. На участке фронта, в непосредственной близости от нас, царило затишье. Боев в районе промышленных объектов слышно не было. Так что до этого мы находились в гораздо худшем положении, потому что нас захлестывал бесконечный поток раненых.

Когда я вышел на улицу, шел густой и мокрый снег, беззвучно падая хлопьями на лицо с темного неба, которого, собственно, и видно-то не было. Снег тотчас же запорашивал следы солдат и машин, одевая кусты, деревья, дома и машины в белый наряд.

До штабного блиндажа было всего две сотни шагов. Когда я вошел в блиндаж, мои товарищи сидели за столом. Среди них я сразу же заметил высокого мужчину. На него падал свет карбидной лампы. Это был незнакомый мне офицер. Голова его была перевязана. Однако мне показалось, что где-то я уже видел его лицо. Но где? Мой взгляд невольно скользнул по нашивкам офицера. Полковник! И тут я вдруг вспомнил: я видел его в Вертячем, полковник приходил на наш дивизионный медпункт навестить знакомого раненого офицера.

Поздоровавшись, я повесил фуражку и шинель на гвоздь и сел рядом с начальником аптеки. Полковник говорил о том, что всех нас интересовало.

– Генерал Паулюс по радио подробно доложил фюреру о положении 6-й армии, – рассказывал полковник. – Особое внимание Паулюс обратил на недостаток боеприпасов и продовольствия, а также на то, что если не удастся прорвать кольцо окружения, то армия будет быстро разгромлена и уничтожена. Командующий потребовал свободы действий.

– Неужели наше положение настолько опасно? – спросил д-р Гутер.

– Довольно опасно, – подтвердил полковник. – Русские сжали нас плотным кольцом. На западе линия нашей обороны проходит в двадцати километрах восточнее Дона. Наши части находятся в пустой холодной степи. Такое же положение на юге и севере.

_ А вообще каковы размеры этого котла? – поинтересовался д-р Ридель.

– Котел имеет форму груши, поперечник которой с запада на восток равен почти шестидесяти километрам, а с севера на юг – примерно половине этого. В общей сложности котел занимает площадь в тысячу пятьсот квадратных километров, а общая протяженность нашей обороны равна ста пятидесяти километрам.

– Тогда почему же мы не разорвем кольцо? Ведь силы-то у нас есть? – спросил я.

– Это самый главный вопрос, – согласился полковник. – Командование армии предлагало это, но предложение было отклонено. Видимо, мы во что бы то ни. стало, должны удерживать Сталинград. Адольф Гитлер выступал по радио и обещал, что он сделает все, чтобы обеспечить нас всем необходимым, а кольцо окружения будет прорвано извне.

На этом месте разговор застопорился. Ничего подобного мы не предполагали. Еще час назад меня удивляла тишина, царящая в Городище, хотя мы и находились в железных клещах. Теперь же мне стало ясно, что все свои основные силы противник направил в восточном и южном направлениях.

Разговор возобновился. Мы переговорили обо всем: о мерах, которые необходимо принять для сохранения мужества в частях, о положении наших войск вне кольца окружения, о том, как будет прорвана блокада. Потом начальник аптеки рассказал мне, каким образом полковник попал в наш блиндаж. Оказалось, что по пути из штаба корпуса в свой полк, который находился на отсечной позиции, полковника ранило осколком в голову неподалеку от нашего медпункта. Ранение не опасное. Утром он сможет ехать дальше, а ночь проведет в нашем убежище.

Я залез на нары, но сон не шел: мысли были заняты тем, что только что услышал. Значит, мы находимся в ловушке и не имеем права даже пытаться выбраться из нее! Странно! А вдруг не удастся подбросить боеприпасы и продовольствие, что тогда? А если прорвать блокаду извне тоже не удастся, тогда что? Советские войска, разумеется, не будут сидеть сложа руки и смотреть, как к окруженной группировке приближаются деблокирующие войска.

Неожиданно мне на лицо с потолка свалился комок земли, и я почувствовал сотрясение от взрыва, который раздался где-то недалеко.

– Дерьмо тут всякое сыплется! – выругался начальник аптеки, лежащий рядом со мной.

Через пять минут повторилось то же самое. Потом еще и еще…

Оказывается, Красная Армия не забыла о нас. После нескольких дней передышки русские снова начали обстреливать шоссе на Сталинград, которое проходило неподалеку от нашего блиндажа. Возможно, русская артиллерия вела огонь с одного из островов. В ту ночь артиллерийская канонада показалась мне особенно назойливой.

После разговора с полковником командир нашей санроты принял кое-какие меры. Для машин были отрыты убежища, усилены перекрытия блиндажей. И все же люди гибли, несмотря ни на что. Иногда довольно оригинально, как, например, один унтер-офицер и пятеро солдат. Они строили убежище, строили усердно, с толком, даже притащили откуда-то для перекрытия железнодорожные рельсы, бревна и доски. И надо же было так случиться, что именно это убежище и разбомбило. И не какой-нибудь тяжелой авиационной бомбой, а маленькой осколочной, которую руками сбросил с тихоходного биплана У-2 советский летчик. Каждый день между девятью и десятью вечера над медпунктом раздавалось равномерное стрекотание «швейной машинки», как называли этот самолет немецкие солдаты. До сих пор от этих самолетов не было никаких бед, поэтому их никто как-то не принимал всерьез. Это же случилось в декабре. Миниатюрная бомбочка угодила в убежище. И упала-то она но на крышу, а рядом. Но от взрыва обшитая бревнами стенка обвалилась и заживо погребла спящих «строителей». Солдаты из эвакуационной колонны с таким упорством раскапывали завалившийся блиндаж, будто речь шла о их собственной жизни. Однако спасти удалось лишь одного из шести. Остальные задохнулись. Потрясенные, мы слушали рассказ оставшегося в живых. Оказывается, он слышал стук лопат, слышал все, что говорили солдаты, но страх настолько парализовал его, что он не мог даже слова сказать.

Советская артиллерия обстреливала нас теперь не только ночью, но и днем. Ежедневно я по нескольку раз проделывал путь от казначейства до канцелярии роты – всего каких-нибудь двадцать метров. Однажды, незадолго до рождества, я вместе со смотрителем технического имущества шел из канцелярии. Над нашими головами просвистел снаряд. Мы мигом бросились на землю. Взрыв раздался где-то совсем рядом. Фельдфебеля осколками ранило в голову и грудь. Пока я нес его до операционной, он умер. Мне повезло, так как я отделался царапиной на затылке.