Агате Несауле - Женщина в янтаре

Я ставлю ногу за ногу, топчу следы, оставленные ковбойскими сапогами Джо. Я бросила свою мать, я совершила преступление, меня изгнали из латышской общины, я предала самое Латвию.

Когда я почти уже у машины, бабушка кричит мне вслед, называя моим любимым словечком:

— Агаточка, золотко, вернись на минутку.

Я останавливаюсь. Если я еще промедлю, то и это останется позади.

— Возьми, золотко мое, — говорит бабушка и протягивает мне сверток.

Я позволяю вложить его мне в руки.

— Новые простыни, Яша с Зентой прислали на мой день рождения, пусть у тебя хоть что-нибудь будет новое и красивое. Я ими еще не пользовалась.

— Я их взять не могу, — отвечаю механически.

— Возьми, золотко, тебе они нужнее, чем мне. Я и два полотенца положила, из новых, они еще очень хорошие. И синюю миску, мы без нее обойдемся.

— Спасибо, — говорю я.

Бабушка сует руку в карман передника и достает свой маленький красный кошелек для мелочи.

— Вот и это возьми, — говорит она.

— Не возьму. Это все твои деньги, — я знаю, что в нем около пяти долларов бумажками и мелочь, деньги, которые бабушке иногда присылают сыновья. Это бабушкина заначка на подарки и на мелкие удовольствия.

— Бери, — говорит бабушка, — тебе понадобится. Трудно тебе придется в новой жизни, одной в чужой стране, золотко мое.

Я беру кошелек с мелочью, который еще хранит тепло ее рук. Я дрожу. Ноги от холода посинели. Я забыла надеть чулки, и какая-то нитка, свисающая с подола толстой шерстяной юбки, неприятно щекочет голые щиколотки.

— Спасибо, бабуля, — говорю я.

Бабушка вытирает глаза, утопающие в мельчайших морщинках. У нее белый батистовый платочек с вышитыми фиалками.

— Спасибо, — еще раз говорю я. Мне кажется, что сама я никогда больше не смогу плакать.

— Счастливого пути, — говорит бабушка. Она делает попытку застегнуть мое пальто, но я уже спешу вниз по дорожке.

Возле машины я еще раз бросаю взгляд на дом. Бабушка все так же стоит на крыльце, смотрит на меня. Темная фигура отца виднеется в проеме двери, но мамы нет. Она, скорее всего, у себя в комнате, читает или делает вид, что читает, думаю я, садясь в машину к Джо.

А мама в это время кладет лицом вниз на доски, которыми закрыта двойная раковина, мою школьную выпускную фотографию. Потом ей приходит в голову еще кое-что. Она берет пинцет, вытаскивает фотографию из рамки и тщательно рвет ее на мелкие кусочки. Засовывает пустую рамку за сложенную на двойной раковине кипу библиотечных книг.

Снимает туфли, ложится, берет книгу, но в нее не смотрит. Взгляд ее прикован к темному горизонту, он далеко-далеко от дома.

— Ах ты, Иисус твою Христос, — говорит Джо. — Я должен выпить. Двойного. — Он сворачивает на стоянку возле бара «Звездный дождь». — Ты идешь?

Я послушно следую за ним.

— Ну и дела, — говорит Джо, — меня еще в жизни так не оскорбляли. Что им всем, черт их дери, надо. О Боже, мы всего лишь поженились. А что было бы, если б ты и в самом деле натворила что-нибудь ужасное?

— А я и натворила.

— Ну, снова завела, как чокнутая. Выйти замуж — это ведь ерунда. Нормальная женщина была бы мне благодарна. Если бы они вели себя не так мерзко, мы бы их пригласили на свадьбу. Если честно, они сами в этом виноваты, черт меня побери. Все равно, я от тебя без ума, мы друг от друга без ума, а все прочее не имеет значения.

Мне хочется верить Джо; было бы намного легче, если бы он был прав. Надеюсь, он поможет мне сохранить и что-нибудь хорошее.

— Может быть, если Беата выйдет замуж за Улдиса… — начинаю я. Беата недавно получила степень бакалавра политических наук в Индианском университете, она встречается с Улдисом, латышом, который родителям нравится.

— Видишь, какая дрянная твоя старуха. Спорю, что твои родичи на ее свадьбу отвалят немалые денежки, а тебе ни доллара не дали. Всю жизнь мне приходится терпеть такую несправедливость.

— У них нет денег. Я думаю, когда у мамы что-нибудь появится…

— Ладно, ладно, на сей раз сделаю вид, что ничего не случилось. Послушай, мы ведь друг от друга без ума? — Джо кладет руку мне на колено и стискивает его. — Ну ответь мне хоть один раз, а?

Он еще сильнее сжимает мое колено.

— Да, — отвечаю я.

— Ну так докажи это как-нибудь. Постарайся хотя бы сделать веселый вид.

Я улыбаюсь, он отпускает мое колено.

— На самом-то деле это было очень смешно, — говорит Джо. — Твой старик притворяется, что переживает, и тут же принимается что-то бормотать по-латышски, твоя старуха бьет меня сумкой, дерьмо летит во все стороны. Хорошо, что я парень ловкий. Чокнутые, — хохочет он, — из всего делают трагедию.

— Мама ужасно переживает. И папа тоже. Я туда никогда не смогу вернуться.

— Ну, завела старую песню. Ты такая же, как они, из ничего трагедию делаешь. Неужто не видишь, до чего все потешно? Да посмейся хоть над чем-нибудь!

На моем лице появляется подобие улыбки. Мне хочется верить, что Джо прав, что происшедшее — сущая чепуха и что в общем-то все ужасно смешно.

Джо изучает меня.

— Это на самом деле одна из твоих проблем — отсутствие чувства юмора. Я вон сегодня в каком дерьме побывал, да еще все это мне пришлось пережить из-за тебя, а мне смешно. Рука чуть не сломана, не знаю, сумею ли вообще работать, а мне смешно. Ну, посмейся же и ты, почему ты не смеешься. Ведь смешно же было.

Он пригубливает из второй рюмки.

— А мы-то из кожи лезли вон, приехали сообщить, что поженились, ну, сумели они это оценить? Ни черта. Они только того и ждали, чтоб сыграть великую трагедию. Ну, думаю, сейчас начнутся рассказы о твоем загубленном детстве в разоренной Европе. Только об этом они и забыли сказать. Ну просто садись и плачь.

Бармен заскучал, протирая бокалы за пустой стойкой, он подходит к нам и обращается к Джо.

— Я верно расслышал? Вы поженились?

— Да, верно, пару дней назад. Наконец приехали сообщить ее чертовым родителям. Они иностранцы, не американцы, как мы с тобой, приятель. Ты и представить себе не можешь; никогда ничего подобного не видел.

— Прошу тебя, Джо, не надо, — я подергала его за рукав. Я не хочу, чтобы чужой человек смеялся над моей мамой.

Но Джо не обращает на меня внимания. В его пересказе все происшедшее действительно выглядит как фарс. Не так уж смешно, думаю я, но наглядно и почти терпимо. Может быть, он и прав.

— И правда странно, — говорит бармен. — Напоминает мне одну пьесу.

— Какую?

— Не помню названия, про старые времена. Меня жена потащила.

— О чем же?

— Ну, о двух молодых людях, они втрескались друг в друга, а родители не разрешали им жениться. Там на шпагах сражались, такие вот дела.

— Да, — Джо делается серьезным. — Послушай, Агата, что человек рассказывает. Это серьезно. Ромео и Джульетта, ему кажется, что мы с тобой Ромео и Джульетта.