Михаил Мильштейн - Сквозь годы войн и нищеты

Неожиданно (уже в 1937 году) я получил телеграмму, в которой сообщалось, что решением советского правительства я награжден орденом Красной Звезды. В то время это был по-настоящему боевой орден. Награжденных этой высокой наградой было у нас в стране не так уж много, а в советской колонии в США — никого. Я, конечно, поделился приятным известием со своими друзьями и коллегами по консульству. Многие из них были приятно удивлены, некоторые раздосадованы этим сообщением, но в целом мой авторитет в советской колонии в США несомненно повысился.

Наступил 1938 год. Я уже прослужил в Нью-Йорке почти четыре года. Семья моя увеличилась. В 1936 году у меня родился младший сын Вадим, и наша семья уже состояла из четырех человек. Я переселился из консульства на частную квартиру в Бруклине — одном из районов Нью-Йорка. С каждым годом в Америке я все больше и больше скучал по Москве, по Родине. Трудно передать словами это чувство ностальгии по родным пенатам. Казалось бы, чего мне не хватало? У меня была интересная работа, много друзей, в том числе и среди американцев. Мы жили безбедно, у нас была домработница, очень милая добрая девушка по имени Флоранс, которая ухаживала за детьми, готовила обед и убирала квартиру. Жена работала учительницей в школе при консульстве и пользовалась авторитетом среди детей и родителей. В общем, живи и наслаждайся жизнью. Но почему-то безумно хотелось домой. По глупой наивности и фанатичному патриотизму я не задумывался об опасностях или трудностях, которые могли ожидать меня в Москве. Одним словом, я буквально забрасывал начальство письмами о своем желании вернуться на Родину. Там сначала отмахивались от моих посланий как от назойливых мух, считая мое поведение капризом или недостаточным пониманием политической ситуации. Возглавлял управление тогда, как я уже отмечал, Урицкий. Он писал мне личные письма, доказывал необходимость моего дальнейшего пребывания в Нью-Йорке. Но я был неумолим, и, в конце концов, добился своего: получил разрешение на выезд.

Домой я решил отправиться на большом пароходе и приобрел билеты на морской лайнер «Куин Мэри». 6 июля 1938 года мы отплыли из Нью-Йорка.

Чем объяснить, что, проработав в США почти четыре года, я, судя по всему, не попал в поле зрения американской контрразведки? Конечно, я далек от того, чтобы приписать все это своему тонкому и умелому поведению. Дело, разумеется, не только в этом. Мне представляется, что в то время в Соединенных Штатах еще не было хорошо поставленной, продуманной и по-настоящему организованной контрразведывательной службы. К тому же органы, которые предназначались для ведения такой службы, вряд ли задумывались над тем, что только что созданные на территории США официальные представительства Советского Союза могут вести активную разведывательную работу. Вообще для разведок иностранных государств в США эти годы были, в известной мере, «райскими». Сравнительно слабое наблюдение за официальными иностранными учреждениями, общая недооценка возможностей ведения шпионской деятельности на территории Соединенных Штатов создавали в тот период исключительно благоприятные условия для разведывательной работы.

Только позднее контрразведывательная служба в США стала приобретать стройные формы. Ее работа приняла активный и эффективный характер.

То, что я увидел и пережил сразу же по приезде в Москву, описать невозможно. Я попал в самый разгар борьбы с «врагами народа». В обществе царила атмосфера всеобщей подозрительности и недоверия. Создавалось впечатление, будто все заразились какой-то необъяснимой повальной шизофренией. Многие из людей, которых я знал, исчезли в никуда, как бы растворились, и на все мои вопросы, где тот или иной человек, звучал один и тот же ответ: «Лучше не спрашивай». Но чаще всего ответа вовсе не было. Люди отводили глаза в сторону и молчали.

К тому же я оказался без квартиры. Нас поселили в маленьком номере гостиницы Центрального дома Красной Армии, на площади Коммуны. Мы с женой спали на полу, а дети на кроватях. Вот так «гостеприимно» нас встретила Родина.

Однажды ко мне в гости пришел брат Лазарь (ему было тогда 34 года). Он окончил Институт народного хозяйства имени Плеханова и был назначен директором крупной электростанции в Туркменистане. При встрече Лазарь по секрету рассказал мне, что он уехал из Средней Азии, опасаясь ареста.

— За что тебя арестовывать? — пытался я узнать.

Он посмотрел на меня внимательно и после долгого молчания ответил:

— Да ни за что. Тебе этого не понять. Ты слишком долго жил вдали от Родины. Хотя, наверное, ты скоро все поймешь сам. Одно скажу на прощание: зря ты вернулся, брат.

Это уже было слишком. Чего угодно можно было ожидать от брата, но не такого признания. Для меня его откровение казалось диким.

В скором времени я встретился с другим братом — Ефимом. После Института красной профессуры он был направлен на работу в Махачкалу (Дагестан), но вынужден был оттуда уехать, тоже опасаясь ареста.

«Что за наваждение?» — раздумывал я. Все мои друзья и знакомые чего-то опасались, говорили шепотом, все время оглядывались, внезапно замолкали при виде постороннего. У многих был вечно озабоченный и подавленный вид.

Нет, морально я не был готов к тому, что творилось вокруг. В голове не укладывалось, что кругом одни враги. Откуда они взялись?

Я пытался выяснить судьбы тех, с кем мне довелось работать в генконсульстве СССР в Нью-Йорке. И был потрясен!.. Именно тогда я узнал, что генеральный консул Толоконский арестован и пропал без вести, такая же незавидная судьба была уготована вице-консулу Гусеву, другим моим друзьям и сослуживцам.

Мне, в ту пору убежденному коммунисту и интернационалисту, хотелось закричать на всю страну: «Товарищи, опомнитесь!» Я проводил бессонные ночи в раздумьях и сомнениях, часто буквально задыхаясь от бессильных слез.

Вопросы возникали одни и те же: «Что происходит в стране? Когда прекратится эта жуткая вакханалия борьбы с «врагами народа»?». Но все мои вопросы повисали в воздухе, оставались без ответа.

Между тем в управлении дела шли своим чередом. За сравнительно короткий период один начальник сменял другого… Безжалостная и преступная коса репрессий косила всех напропалую…

Легендарный Берзин, долгие годы возглавлявший управление, после возвращения из Испании недолго пробыл на своем посту. Вскоре он был арестован и казнен. Заменявшего его во время командировки в Испанию Урицкого постигла та же участь. Вслед за ним арестовали и расстреляли Гендина, пришедшего к нам в управление из органов НКВД. Гендина сменил комбриг Орлов, бывший военный атташе в Германии. Он также разделил общую печальную судьбу всех начальников управления.