Анатолий Кулагин - Визбор

Как раз такой «прекрасный союз» и возник во время двух совместных концертов в тольяттинском Дворце культуры — 26 и 27 июня. Оба барда одновременно находились на сцене и сменяли друг друга у микрофона. Визбор пел больше, ибо Окуджава ссылался на то, что он сейчас песен не пишет, не выступает и потому не вполне в форме. У него это был период работы над романом «Свидание с Бонапартом», он в ту пору вообще предпочитал говорить о себе как о прозаике и от песен чуть ли не открещивался, на встречах с читателями ссылался — чтобы не просили петь — на болезнь… Удивительно, что вообще согласился выступать с песнями. Между тем впечатление на тольяттинскую аудиторию гости произвели сильнейшее. После того как Окуджава и Визбор уехали (28-го утром), город долго ещё говорил об этом событии. Ещё бы — два таких барда, и в одном концерте!

На одном из тольяттинских выступлений произошёл непредвиденный эпизод, могший показаться серьёзным, но получившийся на деле курьёзным. Визбор пел шуточную песню «Рассказ женщины» (сравнительно новую, написанную годом раньше, во время памирской экспедиции летом 1978 года), где к героине пристаёт на улице некий тип кавказского, судя по некоторым деталям и изображавшемуся бардом специфическому акценту, происхождения: «У него усы густы, / И глаза, как две букашки, / И виднеются кусты / Из-за ворота рубашки». И это звучит в тот момент, когда на сцене сидит «грузин московского разлива», как тоже в шутку называл себя иногда Булат Шалвович, и у него тоже расстёгнут ворот рубашки — июнь всё-таки! Шабанов замер: стихи могли быть отнесены старшим бардом на свой счёт, и тогда обида и скандал. По ходу пения и сам Визбор понял, что опростоволосился — а куда теперь деваться, надо допеть песню до конца. Но Окуджава недаром имел репутацию истинного аристократа: он и бровью не повёл…

Казалось бы, совместная поездка должна была сблизить двух бардов. Между тем впечатлительный Визбор все эти дни переживал из-за настроения Окуджавы: ему всё казалось, что тот чем-то или кем-то недоволен, может быть — именно своим спутником. Когда Шабанов передал Окуджаве просьбу Бориса Кейльмана выступить заодно и в Куйбышеве, тот отказался. Поскольку в уговорах участвовал и Визбор, их неудачу Юрий Иосифович отнёс и на свой счёт тоже. Спустя две недели, уже на Грушинском, Шабанов поинтересуется у Визбора, как складывается теперь его общение с Булатом Шалвовичем, и Визбор ответит: «Никак. Булата нужно любить издалека».

Тем не менее встречи — пусть и нечастые — всё же бывали. Например, однажды они, будучи оба почти соседями — обитателями переделкинских дач, вместе оказались на даче у Юлии Хрущёвой, внучки опального — а к этому времени уже и покойного — первого секретаря ЦК КПСС. Место встречи не было случайным: Юлия Леонидовна, выпускница журфака МГУ, работавшая сначала в агентстве печати «Новости», а затем завлитом в Театре им. Вахтангова, вообще не чуждалась общения с либеральной интеллигенцией — писателями и актёрами. Однажды привезла к деду на дачу в Петрово-Дальнее настойчиво просившегося туда Высоцкого.

А в другой раз Визбор со Смеховым оказались у Окуджавы в гостях, и Булат Шалвович за столом устроил «конкурс анекдотов», в том числе, конечно, и политических. Посмеялись славно.

В 1984 году Московский КСП готовился отметить шестидесятилетие Окуджавы. Идея заключалась в том, чтобы устроить вечер в честь юбиляра и на этом вечере вручить ему изготовленное в единственном экземпляре собрание его сочинений. Эта акция поневоле воспринималась как противовес официозу, для которого Окуджава был фигурой сомнительной и который чествовать его не собирался, отделавшись небольшим томиком избранных стихов, в то время как иные поэты его — и даже меньшего — возраста и литературного стажа, не говоря уже о таланте и известности, имели уже целые собрания сочинений. Хотели подготовить 12 томов, но двенадцатый (в нём должен был быть представлен Окуджава-переводчик) не состоялся. Некоторым томам были предпосланы предисловия, написанные Галиной Белой (стихотворения), Владимиром Мотылём (пьесы и сценарии), Львом Устиновым (проза для детей), Александром Володиным (повести и рассказы). Написать предисловие к составленному Андреем Крыловым тому «Статьи, очерки, заметки…» попросили Визбора — всё-таки он был журналистом, и эта грань творчества Булата Шалвовича была ему тоже близка.

В тексте визборовского предисловия есть, кажется, и особый подтекст. То, что сказано здесь о публицистике Окуджавы, можно отнести и… к его лирике, к песням: позицию Окуджавы он усматривает в «уважительном и глубоком внимании к так называемому „маленькому“ человеку», в «избегании предметов изображения, похожих один на другой, в выборе и рассмотрении человеческого в человеке… когда за крошечной деталью или интонацией встаёт перед вами весь человек», в «щемящей интонации единственности и неповторимости человеческой жизни». Оно и неудивительно: ведь здесь пишет не только журналист о журналисте, но и поэт о поэте.

Это был не первый случай, когда каэспэшники попросили Визбора написать для их самиздатских материалов. До своего «окуджавовского» предисловия он писал для них о Высоцком.

25 июля 1980 года в жаркой олимпийской Москве остановилось сердце поэта, которого Андрей Вознесенский назвал «шансонье всея Руси». Смерть Высоцкого стала событием громадного общественного масштаба и первым за многие десятилетия массовым народным волеизъявлением. Всенародная скорбь, бесконечная очередь желающих проститься — и так и не попавших в здание Театра на Таганке, где проходила гражданская панихида, несчётное число поэтических посвящений — часто неумелых, но всегда искренних… Даже те, кто при жизни барда не считал его творчество явлением большого искусства и вообще мало им интересовался, теперь вслушивались в хрипловатый голос Владимира Семёновича иначе, всё больше проникаясь выплеснувшимися в нём болью и страстью и всё больше ценя в нём большого поэта.

В дни прощания с Высоцким Визбор и Нина отдыхали в маленьком литовском городке Пабраде. Когда туда дошла скорбная весть, Визбор рвался поехать в Москву на своих «жигулях», Нина с трудом отговорила его: очень далеко, и такая жара… Смерть младшего товарища-барда переживал тяжело. Нине сказал: «Это большая трагедия». Кому-кому, а уж Визбору масштаб Высоцкого был виден. Поэтому с готовностью откликнулся на просьбу выступить со страниц специального — посвящённого памяти Высоцкого — выпуска «Менестреля» (август — сентябрь 1980 года). Заметка Визбора, за которой к нему домой на улицу Чехова ездил Андрей Крылов, была помещена в «Менестреле» под названием «Он не вернулся из боя». В небольшом тексте Юрий Иосифович сумел высказать несколько очень важных для понимания творчества Высоцкого и бардовской песни вообще мыслей. Он писал об отличии этой песни от песни эстрадной, напоминающей порой «милые картинки». Об ощущении силы и трагизма, противостоящих «волне инфантилизма, захлестнувшей в своё время всё песенное творчество» и никак не коснувшейся Высоцкого. О борьбе поэта «с чиновниками, которым его творчество никак не представлялось творчеством и которые видели в нём всё, что хотели видеть — блатнягу, пьяницу, истерика, искателя дешёвой популярности, кумира пивных и подворотен». Нужно оценить смелость этих строк в условиях 1980 года: конечно, такое тогда могло появиться только в бесцензурной печати.