Елена Макарова - Движение образует форму

Сейчас темп жизни куда стремительней, чем во времена Фляйшмана. Каждая секунда на счету. Создатель знал, что все в этом мире будет держаться на человеке, и сработал его так, чтобы тот на протяжении отпущенного ему срока мог выдерживать огромные нагрузки. Фляйшман был калекой от рождения, он не прошел селекции в Освенциме. Хотя его жизненные ресурсы были неисчерпаемыми: днем он лечил, ночами рисовал, писал стихи и прозу.

Никакие формы жизни не могут изменить сущности человека. Раньше, чтобы познакомиться с девушкой, молодой человек ходил на танцы или еще куда-нибудь, теперь он знакомится с ней, не выходя из дому. По интернету. Однако суть дела остается прежней — молодой человек стремится найти себе пару.

Представьте, что Достоевский ищет интересный сюжет не на газетных полосах, а на страницах веб-сайтов. Ну и что? Все равно он не остановится, пока не обнаружит сюжета, который возбудит его писательское воображение.

Когда-нибудь люди за несколько минут до старта будут подлетать к космодрому (они обязательно будут летать) и рассаживаться согласно купленным местам в космическом корабле. И будут думать о нас: как медленно люди жили! Секунды длились куда дольше, чем теперь. Но суть человека остается неизменной — он всегда любил путешествовать и познавать новое. Какая разница куда — в Петушки или на Марс?

В переходные моменты истории, когда происходит резкая смена форм жизни, западная цивилизация устремляет духовный взор на Восток. Вот и сейчас мы занимаемся «медитацией прозрения» (випассана) и ходим в пустыню с учителем. Мы проводим время в полном молчании в надежде обрести высшее видение. Спокойствие, собранность, сосредоточение. Мы пытаемся избавиться от эго, ощутить себя частицей всецелого.

Думаю, мои занятия выполняют терапевтическую функцию хотя бы уже тем, что обращены к самым что ни на есть очевидным явлениям жизни — скажем, наблюдению за закипающей водой, запечатлению в рисунке трех фаз — покоя, закипания и кипения, которые, по сути, не что иное как три состояния души. Мы наблюдаем за обыденными явлениями, о которых задумывались лишь в раннем детстве. Внутреннее и внешнее — структура предмета и ее внешнее обличие; жизнь щетки, например, — как она образована, какие следы оставляет на бумаге ее щетина, — это художественное исследование заставляет задуматься о функции вещи, читай, месте каждого предмета в этом мире. И своем. Проникновение в суть явления — вот что нас занимало в детстве, когда мы подолгу смотрели на листик, плавающий в луже.

«Я всегда была настолько уверена, что рисование — это не мой талант, что даже не сожалела об этом (не расстраиваюсь же я из-за неумения ходить по канату!), даже и мысли не было пробовать и учиться. Прошло два с половиной месяца — и я не только учусь, а делаю это с радостью, и не спрашиваю себя «зачем?», и почти не боюсь! И открылся какой-то «третий глаз», как нюх у парфюмеров, что ли…»

Как по первой написанной фразе можно сказать, что это будет — рассказ, повесть или роман, так и по первой встрече с учеником или пациентом можно понять и жанр наших отношений, и их протяженность во времени.

С Ассолью сразу стало ясно: долгосрочная связь. Она с удовольствием выполняла все упражнения, именно с удовольствием, но все, что выходило из-под ее рук, не связывалось у меня с ней — вернее, с моим представлением о ней. Решительная. Независимая. А линии неуверенные.

Понадобилось несколько лет, чтобы Ассоль полюбила лепить. Это событие произошло на нашей кухне в Хайфе. Кто-то из форумных доброхотов прислал из Москвы детский восковой пластилин, и мы решили вылепить базар. Ассоль взялась за продавца, а я — за покупателей. Увлекшись тетенькой с кошелкой, я на какое-то время забыла про Ассоль. Поднимаю глаза — и вижу выразительное живое лицо со здоровенным шнобелем и усами, выразительную позу, а самое удивительное — Ассоль, слепив фигуру, одевает ее в одежду, как дети. Но получается у нее не по-детски профессионально — у тела и одежды разная фактура. Так дети не умеют.

— Я все поняла, Леночка, я все поняла, — повторяет Ассоль, и я вспоминаю, как смотрела в детстве на змею, которая вылепилась и ползет с ладони.

Ассоль меж тем сделала настоящие гирьки, обернула их серебряной фольгой и теперь самозабвенно лепит весы. Моя покупательница еле за ней успевает.

У Ассоли открылся талант. Теперь она умудряется лепить, держа на руках младшую дочку. Уверенные формы, яркие характеры.

Все по Фляйшману: лепка оказалась тем делом, которое дает Ассоли возможность «получить от жизни часть той самой энергии», которая необходима для подпитки и укрепления духа.

Уходя со взрослых занятий, мы оставили для детей заготовки — газетные деревья с коробками. Теперь детям нужно было отыскать «мамино дерево» (некоторым это удалось!) и довести его до ума: раскрасить, если хочется, населить цветами, фруктами, птицами — чем угодно, хоть тапками. Навести порядок в доме. Нарисовать обои, повесить картины, понятно, работа долгая. Ее могут выполнять дети постарше. В основном девочки. Мальчики не любят возиться с мелочевкой. Они готовы строить дороги (клейкая лента на полу — это уже дорога), мосты, запускать пластилиновые машины (их еще надо слепить!), а кто-то задумывается над подвесной дорогой над морем — в Хайфе такая есть. Ребенку любого возраста есть чем заняться. Малыши красят стены и крыши, скатывают шарики (яблоки) и шарички (яйца), на которых будет сидеть птичка. А где птичка? Да вот! Лепешка, кусочек газеты, салфетка — все для них птичка. Им не важно подобие. Важна какая-то одна функция. Бумажка легкая, подбросил — летит. Значит, птичка. Лепешка лежит. Птица лежит на яйцах. Скоро вылупятся птенцы. У одного малыша они уже летают. Где они? Да вон, на потолке.

За малышами нужно следить — не затем, чтоб они не заляпались краской, это пожалуйста, но затем, чтоб они не перевозбудились. Много людей, все что-то делают, везде что-то происходит. Представьте себя в каком-то людном месте — на вокзале, на базаре.

Так и они себя чувствуют. При всех положительных эмоциях это огромная нагрузка. Полуторагодовалая Маша, дочь Ассоли и Игоря, красит большой кистью мамин дом. Она его узнала!

Маша поразила мое воображение еще вечером. Я ночевала у Ассоли и Игоря. Перед сном мы пошли прогуляться — небольшая экскурсия по Хайфе растянулась чуть ли не на два часа. Маша ни разу не попросилась на ручки, а на обратном пути несла в гору картонные ящики. Золотистая головка, крутой затылок, тоненькие ножки.