Елизавета Драбкина - Зимний перевал

Ленин знает о существовании этой комиссии и умонастроениях ее участников, но пока не требует прекращения ее деятельности. Он сделает это три месяца спустя, когда будет решено отменить разверстку, заменив ее натуральным налогом. Но уже сейчас он призывает членов комиссии к сугубой осторожности: «Надо побольше вдуматься (и детальнее изучить соответствующие факты) в условиях переходной эпохи… — пишет он председателю комиссии С. Е. Чуцкаеву. — Отменить суррогат (деньги), пока крестьянству не дали еще того, что устраняет надобность в суррогате, экономически неправильно.

Надо это обдумать очень серьезно».

Ленин вслушивается в то, о чем говорит деревня, он прислушивается к её шепоту и к ее молчанию. Неурожай, бескормица, падеж скота. Засуха и пожары. И разверстка, разверстка, разверстка, прямо невмочь. «Не двадцать у нас шкур, а одна, да и та дырявая».

Площадь посева повсюду падает, урожай сам-три, а то и сам-два. Деревня почти не сеет ни льна, ни конопли, ни подсолнуха, а хлеба старается сеять ровно столько, сколько нужно для собственного прокорма. Крестьянское хозяйство, по выражению того времени, сделалось «самоедским». «И чего нам спину гнуть, все равно выметут все под метелку. Отсеемся по ленивке, наволоком, прямо по жнивью, пусть и на том спасибо скажут».

И тут же: «Имеем по декрету, живем по секрету». Внешне покоряясь требованиям города, порожденным суровой обстановкой гражданской войны, деревня создала свою особую, подпольную экономику, символом которой является неистребимое никакими силами и никакими средствами мешочничество.

Где же выход? Как возродить у мелкого производителя поблекшие, а то и вовсе увядшие стимулы к посеву сверх его личной потребительской нормы и нужд его хозяйства? Чем предупредить утечку продуктов по каналам мешочничества и спекуляции?

Выражая настроения продовольственных и земельных «аппаратных» работников, да и не их одних, Н. Осинский выступает на страницах «Правды» с рядом статей, в которых предлагает туже и туже закручивать пресс. Государственное регулирование, доведенное до каждого крестьянского двора, — вот спасение от всех бед.

Но раздаются и иные голоса: партийные работники Сибири и ряда других мест предлагают заменить разверстку продовольственным налогом, при котором государство будет брать у крестьянина не все излишки его хозяйства, а лишь определенную часть урожая.

Эта же мысль все чаще встречается в письмах крестьян, которые почта каждый день приносит Ленину. Описав все бедствия, которые они испытывают от «разверсточной паутины», крестьяне Панфиловской волости Грязовецкого уезда Вологодской губернии в длиннейшем послании, в котором нет ни единой точки и запятой, пишут Ленину, что вся посевная кампания будет «ни к чему», если вместо разверстки крестьян не обложить «податью, только не денежной, а хлебной». «Когда крестьянин будет знать свою норму налога и время его, — говорится в этом письме, — тогда нам не нужно будет держать в волости десятки продагентов».

«Мы, трудовое крестьянство, середняки и бедняки Никольской волости Тотемского уезда, считаем себя друзьями Советской власти и товарища Ленина, — говорится в другом письме. — Разверстка, как она указана в центре, дело революционное, но применение ее на местах — дело контрреволюционное и ведет скорыми шагами к гибели Советской власти».

С особой силой тревога и боль звучат в письмах деревенских коммунистов. «Я — коммунист с 1918 года, — пишет один из них. — Мои убеждения ничто не изменит. Коммунистический дух во мне крепок, но сердце разрывается на части, когда я гляжу на то, что творится у нас в деревне…»

Ленин упорно раздумывает над политикой Советской власти по отношению к крестьянству. Копии с полученных им крестьянских писем он рассылает товарищам, направляет для обсуждения и напечатания в газету «Беднота». Больше всего остерегается он поспешности, поверхностных, скоропалительных выводов. Он ищет, пробует, советуется, взвешивает, прикидывает.

Весь в поисках приходит он на Восьмой съезд Советов, надеясь во встречах и общении с делегатами съезда, и в первую очередь с беспартийными крестьянами, найти искомое решение.

В бурном потоке ленинской жизни есть периоды, когда напряжение ее достигает особенной силы, — эпоха «Искры», Второй съезд партии, девятьсот пятый год, июльские дни, Октябрь семнадцатого.

К таким «пиковым» периодам относится и последняя декада декабря двадцатого года, во время которой происходил Восьмой съезд Советов.

Этот съезд вошел в историю в образе парящей над сценой Большого театра и словно летящей в будущее карты России, усыпанной огнями электрических станций, сооружаемых по плану электрификации нашей страны.

И сам план электрификации, и обстановка, в которой он был принят, так необыкновенны, что не только потомки, но и современники и даже непосредственные участники событий как-то забыли о сложнейшем сгустке исполненных драматизма событий, с которыми был связан этот съезд.

На нем были приняты предложения Ленина — о премировании крестьянских хозяйств, являвшиеся первым шагом на пути перехода к новой экономической политике.

На нем Троцкий выступил со своей платформой по вопросу о задачах профессиональных союзов, после чего партия была ввергнута в острейшую внутрипартийную дискуссию.

На нем Ленин в речи «О профессиональных союзах, о текущем моменте и об ошибках тов. Троцкого» [4] У автора допущена неточность. Эту речь В. И. Ленин произнес на соединенном заседании делегатов Восьмого съезда Советов, членов ВЦСПС и МГСПС — членов РКП (б) 30 декабря 1920 года. — Ред. дал глубочайший анализ сущности Советского государства, его взаимных отношений с рабочим классом в переходный период и в «переходный период в переходном периоде».

И все это, от доклада о международном и внутреннем положении и плане электрификации и до заключительных слов в речи об ошибках Троцкого, — на предельно коротком отрезке времени, всего в девять дней.

Дорого дались Ленину эти «девять дней одного года»: выступая на соединенном заседании делегатов Восьмого съезда Советов, членов ВЦСПС и МГСПС — членов РКП (б), Ленин впервые сказал, что он болен.

Из далеких глубин моей памяти возникает переполненный зал Большого театра. Полутемно: горят не все лампочки, да и те, что горят, — вполнакала. Я слышу сосредоточенную тишину, возникающую тогда, когда затаено дыхание нескольких тысяч человек. Я вижу лица людей, которые в глубоком внимании слушают доклады Ленина и Кржижановского. Чтоб определить социальную принадлежность этих людей, не надо заглядывать в анкеты: о ней говорят их рабочие куртки, крестьянские зипуны, красноармейские шинели, матросские бушлаты.