Джеральд Мартин - Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

Таким образом, автобиографический аспект увлек Гарсиа Маркеса (ведь писатель сам испытывал трудности, будучи знаменитым), пока он работал над книгой, героем которой, казалось, был человек, являвшийся его антиподом, и посему патриарх постепенно становился им самим, так же как стал им Аурелиано Буэндиа в романе «Сто лет одиночества». Только теперь Гарсиа Маркес исследовал самые темные закоулки человеческой натуры, погружался в самые глубины своей души. Патриарх, c’est moi [903]: слава, глянец, влияние и власть с одной стороны, одиночество, похоть, честолюбие и жестокость — с другой. Писатель, севший писать книгу о власти и славе в конце 1950-х гг., через много лет испытает эти явления на собственной шкуре. Насмешка судьбы, что и говорить. Во всяком случае, к тому времени, когда он приступил к окончательному этапу работы над книгой, он уже тоже был знаменит и влиятелен, тоже был одинок, тоже был «тем», «другим». Литературный монстр, которого он создал с намерением высмеять и развенчать (не исключено, что таким людям он всегда завидовал, хотел стать таким), был иллюстрацией того, во что превратился он сам.

В интервью, что он дал Хуану Госсаину в 1971 г., Гарсиа Маркес увязал темы любви и власти. Утверждая, что все его персонажи в какой-то мере автобиографичны, он заявил: «Видишь ли, старина, жажда власти — это результат неспособности любить» [904]. Это его заявление — для читателя путеводная нить, помогающая проследить скрытую связь между всеми романами Гарсиа Маркеса, заглянуть во все потайные уголки нравственно-психологического лабиринта, созданного творческим воображением писателя. Возможно, поначалу, по мере того как постепенно рос его собственный потенциал, он стал фантазировать о том, что мог бы иметь это все: мог бы добиться власти, и его бы за это любили. Потом, в конце 1960-х — начале 1970-х гг., оказавшись под бременем славы, Гарсиа Маркес, человек огромной выдержки, огромного лингвистического дарования, знаток психологии человеческой души (а также обладающий даром убеждения, неимоверно чуткий и восприимчивый, активный и в непубличной деятельности), неожиданно осознал, что в публичной сфере он находится во власти других, зачастую менее талантливых людей — критиков, журналистов, агентов, издателей, приспешников. И это он, бывший репортер, пользовавшийся отпущенной репортерам властью, теперь сам оказался во власти репортеров. Он превратился в символ, в товар широкого потребления, стал сам себе не хозяин. Неудивительно, что Кармен Балсельс стала столь важна для него: она была для него «агентом» во многих отношениях, а не только заключала от его имени договоры с издателями. Без сомнения, она также помогла ему осознать, что он, как и любой другой человек, может стать «хозяином всей своей власти».

Вот тогда-то, быть может, как и герой его романа — диктатор, он решил сам контролировать свое публичное «я», решил создать еще одно свое «я» (в котором будет отражена лишь часть его самого, но теперь ему придется выбирать для себя имидж). И вместо того чтобы негодовать на свои затруднения, он примет свое знаменитое «я», воспользуется своей славой, превзойдет всех своих конкурентов, станет человеком, наделенным властью и влиянием, обретенными не только в результате публичного успеха, которого он добился за счет творческой деятельности, но и благодаря своему личному обаянию, своей скрытой человеческой гениальности.

Ибо диктатор, каким бы грубым он ни выглядел в изображении Гарсиа Маркеса, как политик был гением — по очень простой причине: он «видит всех насквозь, знает, кто чем дышит, в то время как его собственных мыслей и замыслов не может угадать никто» [905]. «Сам себе на уме», патриарх был «кристально чист в своей способности видеть настоящее и будущее других людей» [906]. Он был невероятно терпелив, и победа в итоге всегда оставалась за ним, — как и в случае с его непостижимым и, судя по всему, незаменимым советником Саенсом де ла Баррой, когда патриарх «узрел наконец неприметную трещину, которую искал много лет в неприступной, как стена, загадочной, как колдовство, душе этого человека» [907]. Это ли не портрет самого Гарсиа Маркеса, всегда стремящегося «одержать верх» над всеми, кто бросал ему вызов: над друзьями и родными, над женой и любовницами, над собратьями по ремеслу (Астуриас, Варгас Льоса), над целым светом? И не станет ли Фидель Кастро единственным человеком — его собственным патриархом, фигурой сродни его деду, — над которым он не сможет, не посмеет, даже не пожелает одержать верх?

И тот, кто читает этот роман, сосуществуя, пусть и неохотно, с патриархом, усваивает урок — модернистский, можно сказать, — суть которого заключается в том, что жизнь, конечно же, невозможно понять, но при всех наших заблуждениях и современных релятивистских воззрениях есть определенные моральные «истины», которые остаются неизменными [908]. Это — милосердие и сострадание, а также власть, ответственность, солидарность, преданность и, наконец, любовь. Возможно, именно эту сложную взаимосвязь аспектов человеческого бытия усвоил сам Гарсиа Маркес на пути к славе. Возможно, он не понял бы эту взаимосвязь, если б не стал знаменитым. Хотя, наверно, постичь ее способны лишь влиятельные и знаменитые, даже если в процессе постижения наиболее влиятельные, как сам патриарх, укрепляя свою власть, свой авторитет, становятся еще более отвратительными людьми. И вполне возможно, что, скажем, в 1972–1975 гг. в своих интервью о политике и нравственности рассуждал уже другой Гарсиа Маркес, на собственном опыте познавший то, что прежнему, относительно наивному и «непорочному», Гарсиа Маркесу по-настоящему нравилось, и, познав это, он решил, что теперь, когда вместе с приходом славы ему открылась истина, он все силы приложит к тому, чтобы стать лучше и творить только благо.

Что касается любви, современные читатели, думая о Гарсиа Маркесе и любви, обычно улыбаются и вспоминают бесхитростного романтика Флорентино Арису из романа «Любовь во время чумы» и лицо самого Гарсиа Маркеса с мудрым проницательным взглядом на обложках миллионов экземпляров его романов. Тем не менее любовь и секс он изображает и в «Осени патриарха», и в других своих произведениях как нечто грубое и безобразное. К женщинам патриарх относится как животное, без всякого воображения. Исключение он делает только для двух из них: для недосягаемой королевы красоты Мануэлы Санчес, которую он идеализирует, но так никогда и не узнает, и для двенадцатилетней школьницы вроде нимфетки Лолиты, которую он совратил, будучи уже стариком. И все же получается, что единственной женщиной, которую он когда-либо любил по-настоящему, была его мать. Значит ли это, что Гарсиа Маркес описывал свои отношения с Луисой Сантьяга? И значит ли это, что Мануэла Санчес воплощает собой иллюзорное стремление к внешнему блеску? А Летисия Насарено символизирует судьбу всех жен (Мерседес — часть полного имени Летисии)? И является ли все это другой, темной, стороной его желания вытеснить из сознания своего отца, учитывая, что в романе дедушки вообще не упоминаются? Ибо патриарх считал, что он появился на свет по собственной воле: