Борис Васильев - А мы служили на крейсерах

Я тоже вспоминаю это…

А как мы летели из — под Одессы?

За сутки перед этим, ты заглянул в кают — компанию, и, улыбаясь, сказал:

— Кто знает, чьи друзья куда пошли, в какие кабаки, к каким бабам — срочный выход, собираем всех кого успеем!

И мы ушли.

А потом никто не мог понять, куда мы так торопимся?

Все было просто — ты хотел сдержать данное слово. И ты успел…

Я тогда не понимал, что ты учил меня, как учил и всех остальных. Учил тому, что надо держать слово.

Чокнемся, командир!

Сделаем по глотку ароматного «Борисфена»…

Медленно вползающее в море солнце вдруг высветило белые пряди в твоих светлых волосах.

Я никогда не замечал твоей седины. Твои черные подглазья, после бессонных ночей на «мосту» — да, опухшие, не влезающие в тропические тапочки ноги — да, «стекшие» вниз щеки — да…но не видел седины.

А ты увидел мою.

Помнишь, мы встретились случайно на причале, через год моего командирства?

И ты сказал:

— О! Седеешь! Нелегко дается?

Мы посмеялись тогда, и я ушел от ответа.

А сейчас могу сказать.

Да.

Ой, как нелегко дался тогда этот первый командирский год, с семимесячной боевой службой, с ломающейся матчастью, с заботами и бедами всего экипажа, и тысячами тонн корабельного железа, и тем особенным командирским одиночеством, которое может понять только тот, кто через него прошел сам, вдруг как — то разом свалившимися на плечи, еще не привыкшие все это держать.

Нелегко.

А твой первый командирский год? С тем страшным пожаром?..

Чокнемся еще.

И помолчим…

Ну да.

Я тоже вспоминаю тот выход.

С Канонерского стенда — когда поднявшийся шторм рвал стапятидесяти миллиметровый «капрон» как нитку, когда налетавшие шквалы швыряли корму из стороны в сторону, когда нос крейсера плясал между выходных молов, и казалось, что мы никогда не сможем их проскочить…

Наверное именно тогда ты ощутил, что можешь. Именно тогда родился тот выход из Алжира — так никто до тебя — и никто после тебя на таких больших кораблях из Алжира не выходил…Расписавшись латинской «S» между молов, там, где казалось и буксиру — то трудно развернуться…

Это был блеск высочайшего уровня умения управлять кораблем, тот, который приходит к настоящим морякам, отдающим всю свою душу этому казалось бы неповоротливому стальному монстру — и стальная душа вдруг раскрывается, и начинаешь чувствовать все ее движения и порывы, и еще до того, как нужно будет, ты уже знаешь, что нужно скомандовать…

Иногда мне кажется, что я тоже ощутил душу своего корабля.

Не сразу. Совсем не сразу, но он стал вдруг понятен мне, и все его движения я ощущал как движения своей руки, и не надо было думать, чтобы махнуть рукой, или сжать пальцы в кулак…

И этому тоже научил меня ты. За те годы, когда ты «дергал» меня на мост на все швартовки, на проливы, на каналы…

Спасибо…

Надеюсь, я чему — то научился.

Ну, еще по глотку.

Солнце только узким верхним краем еще цепляется за горизонт.

За нас! За моряков!

— Я завидую тебе… У тебя сын. Моряк.

А вот этого я не ожидал.

Не завидуй, командир. В чем — то те, кого учил ты, а потом учили те, кого выучил ты — твои сыновья и внуки. И они ходят в море!

Пойдем. Пройдемся еще несколько минут Морским бульваром…

Я знаю — и ты тоже видишь в сгущающихся сумерках громаду нашего — твоего крейсера на флагманских бочках Города.

Ты слышишь приглушенные расстоянием команды с вахты.

Распев склянок…

И все постепенно скрывается в южной ночи.

Не грусти, командир.

Ведь мы хорошо делали ДЕЛО.

Правда?…

Давай поговорим.

Это ничего, что между нами две с лишним тысячи километров.

Я надеюсь, что ты услышишь меня сегодня — давай поговорим.

Скоро Новый Год.

Скоро наши с тобой дни рождения. У тебя — в последний день года, у меня — еще через несколько дней.

Мы стали старее, еще старее, на целый год. Это в молодости не замечаешь лет и радуешься дням рождения, — а мы почти старики.

Я старше тебя — но твой век короче. И если не по годам — ты все — таки старше…

Мы уже давно не вместе. Скоро, через два года — двадцать лет.

Доживем ли?

Доживем. Хочется дожить. Хоть до какой — то дурацкой, выдуманной даты, какого — то рубежа, грани.

Да ладно об этом…

Просто повспоминаем.

Помнишь, как мы познакомились?

Хмурый зимний средиземноморский денек…Честно скажу. Ты не очень понравился мне тогда. Я думаю, ты это почувствовал.

Может быть, поэтому и сердился на меня немного…

Я даже слегка побаивался тебя. Я не понимал тебя — твои повадки, движения.

Правда, ты не подводил никогда меня в ответственный момент — ни разу за те семь с половиной месяцев. Но правда, признай — взаимопонимания у нас тогда не выходило.

Наверное, тогда мы еще только притирались друг к другу. И мы справились…

Ты помнишь, какое счастье было, когда мы вернулись?

Как ты согрел нас с женой в ту ночь. Ночь прихода.

Может быть, именно тогда в наших с тобой душах, что — то изменилось… И с той наверное, ночи мы и стали ближе и ближе друг к другу. А может быть и позже.… Но все твои — как точно сказать не знаю даже — порывы, выверты, да мысли, в конце концов — оказывались мне все понятнее, как свои собственные, и все меньше становилось сомнений и неуверенности…

А помнишь, как мы встречали тот Новый Год?

Когда нас с тобой двое суток мотал циклон, а надо было принять груз — новогодние елки для других…Здорово мы тогда спрятались под Гавдосом, в том маленьком кусочке нейтральных вод, и построили новогоднюю гирлянду.

Вас тогда было трое — борт о борт…

И потом, в Хамамете, в новогоднюю ночь, у твоих бортов матово отсвечивали две твои подводные подруги…

Он принес нам расставание, этот год. Но тогда мы не жалели об этом.

..Смешно, а ведь американцы тебя побаивались. Помнишь, как этот плавучий остров «Америка» удирал от нас?

Он наверное думал, что мы с тобой не одни, что где — то рядом, здесь наша подруга с черной спиной, спрятавшаяся от всех за твоим шумом. Не зря они так тщательно обвеховывали нас буями…

А ту безумную работу, когда надо было снимать все с еще одной хищницы, в Триполи…

Когда мы с тобой так торопились — и не успели совсем немного.

Но зато ты успел увидеть, как с плавучих островов поднялась стая маленьких злых зеленых мушек. Десятки мушек.

А я успел передать об этом — «массовый взлет авиации с авианосного ударного соединения».

Нам тогда сказали спасибо.

И на том спасибо…

Мы ведь для этого с тобой и служили?

А потом мы все же расстались.

Тебя я отвел на лечение — это у вас называется ремонт — а сам уехал.