Юлия Кудрина - Мария Федоровна

Осенью 1880 года Александр Александрович с глубокой душевной болью писал своему брату великому князю Сергею Александровичу в Италию: «Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать, так оно было грустно и тяжело! Столько дорогих незабвенных воспоминаний для нас всех в этой милой и дорогой, по воспоминаниям о милой Мама́, Ливадии! Сколько было нового, шокирующего! Слава Богу для вас, что вы не проводите зиму в Петербурге; тяжело было бы вам здесь и нехорошо! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать ранее нашего свидания, а теперь кончаю с этой грустной обстановкой и больше никогда не буду возвращаться в моих письмах к этому предмету. Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя и ничего не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа́, и Бог поможет нам всем справиться с новыми тяжелыми и грустными обстоятельствами, и не оставит нас Господь, как и прежде!»

В ноябре 1880 года накануне отъезда императора Александра II и его новой семьи из Крыма полиция обнаружила в районе станция Лозовая готовый заряд, заложенный под полотном железной дороги. Террористы готовили новое покушение на царя и его семью.

В ноябрьском письме сыну царь писал:

«В случае моей смерти, поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявившееся с первого же дня знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, заставляет меня верить, что ты не покинешь их и будешь им покровителем и добрым советчиком.

При жизни моей жены наши дети должны оставаться лишь под ее опекой. Но если Всемогущий Бог призовет ее к себе до совершеннолетия детей, я желаю, чтобы из опекунов был назначен генерал Рылеев или другое лицо по его выбору и с твоего согласия.

Моя жена ничего не унаследовала от своей семьи. Таким образом, все имущество, принадлежащее ей теперь — движимое и недвижимое, приобретено ею лично, и ее родные не имеют на это имущество никаких прав. Из осторожности она завещала мне все свое состояние, и между нами было условлено, что если на мою долю выпадет несчастье ее пережить, все ее состояние будет поровну разделено между нашими детьми и передано им мною после их совершеннолетия или при выходе замуж наших дочерей.

Пока наш брак не будет объявлен, капитал, внесенный мною в Государственный Банк, принадлежит моей жене в силу документа, выданного ей мною. Это моя последняя воля, и я уверен, что ты тщательно ее выполнишь. Да благословит тебя Бог!

Утро 1 марта не предвещало ничего ужасного. Александр II был с утра в хорошем расположении духа. После обеда он принял графа Лорис-Меликова, который доложил ему о проекте государственной реформы, согласно которому предполагалось создать из выборных земских представителей специальную комиссию по рассмотрению законопроектов. Император устно одобрил проект графа Лорис-Меликова. Д. А. Милютин в дневниках писал: «Император в тот день сказал: „Я дал свое согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути конституции“».

Александр II выехал из дворца в Михайловский манеж, затем заехал в Михайловский дворец, где посетил великую княгиню Екатерину Михайловну, а после этого карета направилась в Зимний дворец.

На набережной Екатерининского канала императора ждала засада. От взрыва брошенной в императора первой бомбы пострадали несколько казаков конвоя и прохожих. Хотя императорскую карету разнесло в щепы, сам император чудом остался невредимым и, выйдя из кареты и не заботясь о своей безопасности, стал помогать раненым. Воспользовавшись ситуацией, соучастник покушения И. И. Гриневицкий тотчас бросил под ноги императору вторую бомбу. Этот взрыв оказался для него смертельным: ноги были раздроблены, одна ступня оторвана. Но государь был в сознании и приказал ехать в Зимний дворец.

4 марта 1881 года Мария Федоровна писала своей матери:

«Какое горе и несчастье, что наш император покинул нас таким ужасным образом. Сердце разрывалось видеть его в этом жутком состоянии. Лицо, голова и верхняя часть тела были невредимы, но ноги абсолютно размозжены и вплоть до колен разорваны в клочья, так что я сначала не могла понять, что собственно я вижу — окровавленную массу и половину сапога на правой ноге и половину ступни на левой. Никогда в жизни я не видела ничего подобного. Нет, это было ужасно!

…Вид горя несчастной вдовы разрывал сердце. В один момент вся неприязнь, что мы к ней испытывали, исчезла, и осталось только величайшее участие в ее безграничном горе.

Моему миру и спокойствию пришел конец, ибо отныне я никогда больше не смогу быть спокойна за Сашу… Господь наш, услышь мою молитву, защити и сохрани Сашу! Благослови его пути, помоги ему исполнить с мудростью и успехом все его добрые намерения в отношении страны, благополучия, счастья и благословения народа!»

Будущий Николай II оставил описание этого трагического дня:

«Мой дед лежал на узкой походной постели, на которой он всегда спал. Он был покрыт военной шинелью, служившей ему халатом. Его лицо было смертельно бледным.

Оно было покрыто маленькими ранками. Его глаза были закрыты.

Мой отец подвел меня к постели. „Папа́, — сказал он, повышая голос, — Ваш лучик солнца здесь“. Я увидел дрожание ресниц, голубые глаза моего деда открылись, он старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но не мог ни поднять рук, ни сказать то, что он хотел, но он, несомненно, узнал меня. Пропресвитер Бажанов подошел и причастил его в последний раз. Мы все опустились на колени и император тихо скончался. Так Господу Богу угодно было».

Три дня тело убитого императора оставалось в кабинете Зимнего дворца, где он скончался. Три дня беспрерывно служили панихиды, на четвертый день покойный был перенесен в большую дворцовую церковь.

«Бесчисленные огни высоких свечей. Духовенство в траурном облачении. Хоры придворных и митрополичьих певчих, — вспоминал великий князь Александр Михайлович. — Седые головы коленопреклоненных военных. Заплаканные лица великих княгинь. Озабоченный шепот придворных. И общее внимание, обращенное на двух монархов: одного, лежащего в гробу с кротким, израненным лицом, и на другого, стоящего у гроба, сильного, могучего, преодолевшего свою печаль и ничего не страшащегося».

Александр Александрович, Мария Федоровна, княгиня Юрьевская и ее дети в течение этих траурных дней стояли вместе подолгу в скорбном молчании у гроба. В один из таких дней княгиня Юрьевская, подойдя к гробу, срезала свои длинные красивые волосы и положила под руки покойного.

18 марта перед перенесением гроба в Петропавловскую крепость состоялась последняя панихида. Присутствовавший на ней К. Победоносцев написал: «Сегодня присутствовал на панихиде у катафалка. Когда служба закончилась и все покинули церковь, я увидел, как из соседней комнаты вышла вдова покойного. Она едва держалась на ногах и шла, опираясь на руку сестры. Рылеев сопровождал ее. Несчастная упала перед гробом. Лицо покойного покрыто газом, который запрещено подымать, но вдова порывистым движением сорвала вуаль и покрыла долгими поцелуями лоб и все лицо покойного. Мне было жаль бедную женщину».