Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век

Оставшись без работы, Литвинов был вынужден обратиться к Сталину с письмом; ответа он не получил, но его вызвал Жданов и предложил должность председателя Комитета по вопросам культуры. Литвинов отказался, сказав, что это не его сфера деятельности…

На пленуме ЦК в 1940 году, где Литвинова вывели из состава ЦК, он отстаивал свою позицию, но Сталин его возражения категорически отверг. Однако на прямой и резкий вопрос Максима Максимовича: «Так что же, вы считаете меня врагом народа?» — Сталин, выждав паузу, ответил: «Нэ считаем. Папашу считаем честным революционером…». (Папаша — дореволюционное подпольное имя М. М.). А на Лубянке уже вовсю выбивали из арестованных дипломатов показания против Литвинова…

Пакт о мире и договор о дружбе с нацистской Германией завершились нападением Гитлера на СССР. Литвинов этому не удивился, Сталина это потрясло. Литвинов написал два письма: в донорский пункт, предлагая свою кровь для раненых бойцов, и Молотову, прося для себя работы. Молотов Литвинова принял и спросил, на какую должность он претендует. Литвинов ответил: «Только на вашу». С этим банкроты согласиться не могли.

В конце 1941 года Сталин понял: без помощи Америки Гитлера не побороть. Рузвельт сообщил, что хотел бы видеть советским послом Литвинова, — Сталину с Молотовым пришлось смириться. В 1943 году, когда положение стабилизировалось, Литвинова отозвали…

Последние свои годы в Москве пенсионер М. М. Литвинов ложился спать, засунув под подушку револьвер, — не хотел сдаться живым, если за ним придут.

Умер Максим Максимович 31 декабря 1951 года в Москве и похоронен на Новодевичьем кладбище. Сразу после его смерти было обнаружено отпечатанное на старом бланке депутата Верховного Совета СССР письмо (все три письма, хранящиеся в фонде Литвинова в РГАСПИ, приводятся здесь впервые):

«Председателю Совета министров СССР

тов. И. В. Сталину

Дорогой Иосиф Виссарионович,

Обращаюсь к Вам в этом предсмертном письме с последней просьбой. Считаясь с приближением естественного конца жизни, я не могу не думать о судьбе своей семьи, особенно жены. Дети мои мало обеспечены и фактически до сих пор находятся на моем иждивении, так что содержать свою мать они никак не смогут. Я прошу поэтому назначить по крайней мере моей жене персональную пенсию и, если возможно, сохранить за семьей занимаемой ею квартиры <���так в оригинале>, если она будет в состоянии ее оплачивать.

Умирать буду со спокойной совестью, в сознании, что сделал для коммунизма и дорогой родины все, что мог в меру моих сил, знаний и разумения, и что не по своей вине не сделал больше.

С последним приветом и пожеланием Вам здоровья и долголетия.

М. М. Литвинов

24 октября 1948».

Прочитав это письмо 31 декабря 1951 года, дочь Литвинова Татьяна Максимовна на листочке школьной тетрадки в клетку написала такое письмо тому же адресату:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я познакомилась с содержанием письма моего отца, которое он писал в 1948 году, и хочу к нему только прибавить, что с тех пор мы, дети его — Михаил Максимович и Татьяна Максимовна — „оперились“ и вполне способны к самостоятельной жизни. Мы не хотели бы, чтоб у Вас сложилось впечатление о нас, как о вечных иждивенцах.

Горячий привет!

Татьяна Литвинова

31 /XII 1951 г.».

Эти два письма были переданы секретарю Сталина А. Н. Поскребышеву, который не передал их сразу же своему главному патрону. Об этом говорит его записка, адресованная второму человеку в государстве после Сталина — Маленкову — и сохранившаяся в фонде Литвинова в РГАСПИ; смысл ее первого слова («Дополнительно» — к чему?) остается неясным:

«т. Маленкову Г. М.

Дополнительно прилагаю письмо М. Литвинова от 1948 г. на имя товарища Сталина И.В. и письмо его детей — ответ на письмо М. Литвинова.

Как поступить?

А. Поскребышев

15 1.1952».

За неимением информации об ответе Маленкова ограничимся справкой: вдова М. М. Литвинова Айви Вальтеровна (урожд. Фейви Лоу, 1890–1977) родилась и умерла в Англии; его сын Михаил Максимович родился в Англии в 1917-м и умер в Москве в 2006-м, его дочь художница Татьяна Максимовна, родившаяся в Англии в 1918 году, теперь живет в Англии…

М. М. Литвинов (справа) и Э. Эррио. 1936 г.

М. М. Литвинов (слева) и Я. З. Суриц. 1932 г.

Российский XX век не располагал к воспоминаниям — в сталинские годы, казалось, было сделано все, чтобы ни один луч правды не дошел до потомков. Железный занавес окружал не только одну шестую земной суши — едва ли не каждый человек был отъединен от другого непроницаемой стеной страха; в это состояние так вжились, что, даже когда наступила «оттепель», страхи не исчезли, их преодолевали дрожа.

Но вот век завершился, и оказалось, что вопреки всем планам власть предержащих и прогнозам их обслуги век оставил библиотеку мемуарных книг, в которой, как и во всякой библиотеке, есть книги разного достоинства, но есть и особая полка…

Книга Анны Михайловны Лариной «Незабываемое» — одна из самых невероятных и потрясающих в этой библиотеке по тому, что пришлось пережить ее автору, а пережив, найти в себе силы пережитое описать. Переживали многие, описали пережитое тоже не единицы, но случай Анны Михайловны — особый, ее муки — двойные, и писала она не только за себя.

«Незабываемое» прежде всего поражает самим фактом своего существования — по всем расчетам тех, от кого зависело, быть или не быть конкретному человеку, автора и уж тем более ее книги быть не должно было. Однако книга есть. Недаром свою дочь, родившуюся после войны в ссылке, А. М. назвала Надеждой.

Мемуары написаны человеком, которого невыносимые беды, какие только могут выпасть на душу, тонны клеветы и лжи, обрушившиеся на самое дорогое в жизни, не уничтожили, не лишили разума и веры, не свернули и не остановили. Тут уместен лишь библейский масштаб сравнения…

Жизнь Анны Михайловны вырубили в 1937-м, когда ей было 23. К своим запискам она приступила (тайком!) в 1960-х. Интервал между этими двумя моментами заполнен тюрьмами, казнью любимого, неизвестностью судьбы ребенка и матери, расстрелом, оказавшимся инсценировкой, лагерями, ссылками, рождениями и смертями, и — все эти годы — клеветой, клеветой, клеветой. Какую силу, какую волю надо было иметь, чтобы выстоять, не свихнуться, дожить до победы?

Последнее, что Анна Михайловна услышала от своего мужа, Николая Ивановича Бухарина (27 февраля 1937-го): не обозлись. Последнее, что он написал ей (15 января 1938-го) и что ей дали прочесть только через 54 года: не злобься и еще: будь КАМЕННОЙ, как статуя. И она не потеряла разума, но стала тверже камня — не зная этого завета Николая Ивановича, она исполнила его точно и осознанно («Что касается меня, то я, очевидно, твердокаменная», — написала она в письме, когда страна только еще начала просыпаться…). Только так можно было решить задачу, которая стала главной в жизни, — сохранить содержимое памяти.