Геннадий Горелик - Андрей Сахаров. Наука и свобода

Всякий, кому приходилось в муках искать форму изложения своих мыслей и чувств, мечтает о хорошем редакторе. О чутком, вдумчивом первом читателе, который поможет обнаружить неясности, двусмысленности, неуклюжести, и, не навязывая свои взгляды, поможет автору выразить себя.

Представляя себе сильный характер Елены Боннэр по ее публичным выступлениям и не догадываясь, какая непреклонность скрывалась за внешней мягкостью Сахарова, можно усомниться, что она была для него подходящим редактором, что она, хотя бы невольно, не навязывала свои взгляды. Особенно так склонны думать те, кому в сахаровских «Воспоминаниях» что-нибудь не нравится. Один из них — физик по особым поручениям Терлецкий, которому очень не понравился рассказ о том, как М.А. Леонтович спустил его с лестницы «и назвал при этом представителем древней и непочетной женской профессии». [493] В письме в журнал «Знамя» (1991, № 8, с. 228), пытаясь опровергнуть этот рассказ, Терлецкий назвал «Воспоминания» Сахарова попросту «публикацией Елены Боннэр».

Редкое сочетание психологических качеств Сахарова помогало не очень проницательным людям считать его легко поддающимся чужому влиянию. Это забавно запечатлелось в официальном документе Объекта — в служебной характеристике Сахарова 1955 года. Отдав должное Сахарову, который, «обладая исключительной глубиной мышления», сделал «выдающиеся работы», начальство отметило и недостатки:

У него наблюдались факты необоснованного отказа баллотироваться в депутаты Городского Совета и неправильного, аполитичного по содержанию высказывания (при подборе кадров) о способностях и пригодности отдельных национальностей к теоретической работе.

Эти недостатки руководство объяснило тем, что «тов. САХАРОВ легко поддается чужому влиянию». [494] Б. Музруков, А. Силкин. Характеристика на товарища САХАРОВА Андрея Дмитриевича. КБ-11. 16 августа 1955 г. // Архив Сахарова в Москве.

Остается непонятным, как авторы характеристики могли совместить податливость и отказ баллотироваться в депутаты.

Фактически у Сахарова был другой «недостаток», внешне похожий на податливость чужим влияниям, — он был на редкость открыт суждениям других, легко впускал их в свой внутренний мир, не ограждая его психологически от вторжений, на авиационном языке — не пользуясь системой «свой — чужой». Такая открытость была обусловлена скорее его уверенностью в себе, в своей способности безо всяких предосторожностей проверять идеи по признакам «правильно — неправильно», «жизнеспособно — неплодотворно».

Солженицын с некоторым удивлением вспоминает, как Сахаров воспринял его статью с критикой «Размышлений»: «Хотя и с горечью прочел (признался) и даже перечитывал — но никакого налета неприязни это не наложило на его отношение ко мне». [495] Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом: Очерки литературной жизни. М.: Согласие, 1996, с. 337.

А для Сахарова критическое мнение особенно желанно, оно лучше всего помогает проверить свое понимание на жизнеспособность. Он с благодарностью и какой-то избыточной пунктуальностью отмечает людей, которые открыли ему какую-то идею, даже если впоследствии далеко разошелся с этим человеком или если тот далеко разошелся с самой идеей.

В отношениях со своим домашним редактором он был таким же: открытый ко всем ее идеям, он легко и с благодарностью принимал те, которые соответствовали его внутреннему пониманию, но был совершенно неподатливым, если идея была не по нем. [496] Е.Г. Боннэр, интервью 13.2.97.

Лучшее подтверждение этому — то, что редактор вовсе не в восторге от получившейся книги. На вопрос корреспондента, ссорились ли они, Елена Боннэр ответила:

Пререкались ежедневно, едва я садилась за машинку, а он начинал диктовать. <> И по сей день я считаю, что пишу лучше, чем он. Андрей умеет «засерьезнить» любую мысль! Мы не ссорились, мы ругались по поводу его книги воспоминаний. Там богатейшая фактура, такой срез жизни — научной, философской, общественной! Все говорят, что Андрей Дмитриевич был добрый, а я перечитываю книгу и чувствую… как он старательно избегал эмоций в описании людей. <> В «Воспоминаниях» почти не встретишь живых людей. Мир идей очень интересен и разнообразен, а люди схематичны. Разве что Зельдович «живой», да и то потому, что Андрей считал его своим другом и был потрясен, когда «Зельд» не откликнулся на его отчаянные письма из Горького. А Зельдович не хуже прочих… Ко всем, кто предавал его, Андрей был равнодушен, а тут вдруг не стерпел и получился… образ. [497] Боннэр Е.Г. Никакой Сахаров им не нужен… (Интервью с И. Мильштейном) // Огонек, 1994, № 50—51, с. 22.

Редакторский глаз, пожалуй, слишком строг. В книге Сахарова замечательно получился еще один образ — сам автор. Особенно живым — любящим, негодующим, защищающим — этот образ становится там, где автор рассказывает о своем ближайшем друге — жене. Она представлена состоящей из одних лишь добродетелей, что выглядит не слишком реалистично. Но зато ясно видна человеческая реальность главного героя этой автобиографической книги.

Помимо любви и дружбы, жена широко открыла для него внешний мир. Для него, страдавшего всю жизнь от своей неконтактности, это было большим подарком, сравнимым только с тем, что когда-то он получил… от Зельдовича. Тот старался открыть его для мира чистой теории, а Елена Боннэр помогала открыть Сахарова для мира практической гуманитарной жизни.

Люся с ее открытой и действенной человечностью способствует усилению гуманистической, конкретной направленности моей общественной деятельности, стойко и самоотверженно поддерживает меня все эти трудные годы, часто принимая основной удар на себя, помогает мне словом и делом.

При этом он считал вполне возможным, что власти

собираются изобразить в будущем всю мою общественную деятельность случайным заблуждением, вызванным посторонним влиянием, а именно влиянием Люси — корыстолюбивой, порочной женщины, преступницы-еврейки, фактически агента международного сионизма. Меня же вновь надо сделать видным советским (русским — это существенно) ученым, имеющим неоценимые заслуги перед Родиной и мировой наукой, и эксплуатировать мое имя на потребу задач идеологической войны.

Эту мрачную возможность он не придумал. Она громко подсказывалась тем, как советская пропаганда объясняла народу хулиганское поведение академика. Особенно активно объяснял Н.Н. Яковлев, доктор исторических наук и плодовитый писатель, автор нескольких десятков книг. Тремя изданиями вышла его книга «ЦРУ против СССР», в которой содержится и пересказанный Сахаровым «портрет» его жены. [498] Яковлев, Н.Н. ЦРУ против СССР. Изд. 3-е. перер. и доп. М.: Молодая гвардия, 1983. Государство не пожалело для такого портрета тиража в многие сотни тысяч экземпляров. К услугам портретиста стали и миллионные тиражи советских журналов.