Дэвид Рокфеллер - Клуб банкиров

Примерно в то же время у меня установились хорошие дружеские отношения с кронпринцем Хасаном, на которого король возложил обязанности по экономическому развитию и привлечению иностранных инвестиций. Хасан несколько раз брал меня с собой, отправляясь на автомобиле или вертолете осматривать курируемые им проекты. Мы также совершили памятный визит в таинственную Набатию и посетили относящиеся к греко-римскому периоду развалины в Петре.

Хасан считал, что будущее Иордании зависело от предоставления более широких возможностей иностранным компаниям и банкам, в то время как государственная бюрократия с гораздо меньшим энтузиазмом относилась к этой идее. Когда управляющий Банка Иордании фактически отверг попытки «Чейза» по открытию отделения в Аммане, Хасан вмешался лично, чтобы решение было пересмотрено. В 1976 году, после посещения принца Хасана у него дома, я договорился с израильтянами, что прибуду в Израиль через мост Аленби, ведущий из Иордании, что позволит избежать всегда раздражавшую меня экскурсию на Кипр. Хасан настоял на том, что сам отвезет меня на своем вертолете. Он посадил вертолет за вершиной холма, после чего я с чемоданом перешел через мост и был встречен израильтянами. Хотя Хасан хотел, чтобы израильтяне не знали, кем был мой «водитель», у него не вызывало возражений то, что местом моего назначения был Израиль.

Я продолжал оставаться в близком контакте с королем Хусейном вплоть до его смерти в 2000 году и поддерживал дружбу также с принцем Хасаном. Оба они играли неброскую, но существенно важную роль в изменениях, происходивших в их регионе на протяжении последних четырех десятилетий, и смогли обеспечить, чтобы Иордания, несмотря на свои размеры, продолжала оставаться важным участником процессов на Ближнем Востоке.

В конце XX века Саддам Хусейн стал одним из наиболее безжалостных диктаторов в мире, постоянно ввергая свой народ в войны и подвергая его невероятным лишениям, чтобы сохранить свою власть. Я встретился с ним только один раз. Хусейн был продуктом партии Баас, экстремистской политической группировки, организованной в 1940-х годах сирийскими и иракскими интеллигентами, проповедовавшими смесь социализма, антиколониализма и арабского национализма. С одной стороны, баасистская риторика была чрезвычайно популярна среди масс иракского народа, с другой — исполнена политических и экономических противоречий. Партия захватила власть в 1958 году, убив короля Фейсала II, который был схвачен, привязан к автомобилю и протащен по улицам Багдада. Так баасисты вели себя в то время, и создается впечатление, что именно так они продолжают вести себя сегодня. Новые правители Ирака немедленно приняли просоветскую внешнюю политику, национализировали активы иностранных компаний и создали полицейское государство. Ирак стал радикальным членом ОПЕК, постоянно выступая за более высокие цены и строгие лимиты на поставки нефти западным индустриальным странам. Во многих отношениях Ирак также стал наиболее непримиримым врагом Израиля на Ближнем Востоке. Саддам Хусейн и его предшественники не только участвовали во всех арабских войнах против Израиля, они также предоставляли финансирование возглавлявшейся Арафатом ООП, поддерживали террористические группы во всем мире и преследовали собственное еврейское местное население.

Хотя прямые деловые связи «Чейза» с Ираком были незначительны, мы на протяжении многих лет поддерживали скромные корреспондентские отношения с их центральным банком — «Банком Рафидиан». Когда Ирак разорвал дипломатические отношения с Соединенными Штатами после войны 1967 года, связь с этим банком осталась одной из немногих связей между двумя странами. Генри Киссинджер, занимавшийся поиском способов включить Ирак во всеобъемлющий мирный процесс на Ближнем Востоке, спросил, не мог ли я попытаться установить контакты с руководством Ирака во время одной из моих поездок в этот регион.

Я согласился на это и через президента «Банка Рафидиан» получил визу, позволявшую мне приехать в Багдад для обсуждения вопросов банковской деятельности. Я также смог запланировать встречу с министром иностранных дел Саддумом Хаммади. Хаммади был выпускником Висконсинского университета и свободно говорил по-английски, однако его отношение ко мне было враждебным с того самого момента, когда я вошел в его кабинет. Эта враждебность еще больше усилилась, когда я заявил ему, что приехал по просьбе Генри Киссинджера, чтобы доставить послание Саддаму Хусейну, который повсеместно считался сильной личностью в иракской политике.

Хаммади сказал: «Абсолютно невозможно. Он не сможет принять вас». Я ответил, что буду в Багдаде в течение 24 часов и готов встретиться с ним в любое время дня или ночи. Хаммади настаивал: «Встреча невозможна. Передайте послание мне». «Извините, господин министр, — ответил я, — мое послание предназначено для ушей только Саддама Хусейна, и я не уполномочен передавать его кому бы то ни было еще». Когда Хаммади продолжал настаивать, что встреча не сможет состояться, я ответил: «Я собираюсь пробыть здесь до завтрашнего полудня и буду вам признателен, если вы проинформируете Саддама Хусейна, что я привез ему послание от государственного секретаря и что я был бы рад встретиться с ним, если он пожелает меня принять». Вечером этого дня, когда я уже был готов отбыть на обед, устроенный «Банком Рафидиан», мне сообщили, что Хусейн примет меня в девять часов в своем кабинете. Мне передали, что я должен прийти один.

Автомобиль довез меня до здания Национального совета на берегу реки Тигр. От здания исходила аура каких-то дурных предчувствий, причем это ощущение не исчезло после долгого пути по бесконечным темным коридорам мимо вооруженных часовых. Наконец, я добрался до его кабинета, маленькой пустой комнаты без окон, находящейся где-то глубоко в чреве здания, и там Хусейн любезно приветствовал меня.

Это был человек среднего роста и плотного телосложения. Его лицо было строгим и неулыбчивым, и у него уже тогда были ставшие его характерным атрибутом усы.

Мы разговаривали через переводчика более часа. Хотя в комнате были только мы трое, несколькими днями позже почти дословное изложение беседы появилось в бейрутской газете «Ан Нахар». По какой-то причине Саддам захотел, чтобы суть нашего разговора стала достоянием общественности.

Я довел до его сведения, что, по мнению Генри Киссинджера, отсутствие средств общения между нашими странами противоречило интересам как Ирака, так и Соединенных Штатов, и что государственный секретарь хотел бы найти способы установления диалога. Я спросил его: как этого достичь?