Владимир Набоков - Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона

Veuiller agréer, cher maître, l'expression de mes sentiments dévoués. [85]

B.

Уэллфлит, Масс.

4 июля 1944

День нашего незабываемого освобождения от проклятых британцев.

Переводы из Пушкина пришли. Мне они очень понравились, хотя и есть некоторые прорехи, которые хотел бы с тобой обсудить и залатать. Только что прочел Египетские ночи — они меня скорее разочаровали. Не думаю, чтобы стихотворение стоило переводить, как ты когда-то мне предлагал. Здесь есть, как мы говорим, «ситуация», но развития она не получает. Твоя статья про бабочек для меня слишком специальна, и судить о ней не берусь.

Всегда твой

ЭУ.

28 июля 1944

Дорогой Кролик,

если удобно, мы приедем, вооружившись сачками, в пятницу. Напиши как есть, не стесняясь. Прости, что пишу так поздно. Посылаю это письмо специальной почтой.

Сегодня мне снилось, что я вместе с Ходасевичем и Уиндэмом Льюисом {112} (автором чудовищно скучной и примитивной вещи под названием «Дураки от рождения») хожу по разрушенному нормандскому городку и тут вдруг вижу тебя, ты же — одновременно и ты сам, и Черчилль.

Когда приедем, попытаемся подыскать себе пансион с отдельной ванной — хотим провести на побережье недели две. Не знаешь, есть ли такой поблизости?

Жму руку.

Твой В.

Уэллфлит, Масс.

31 августа 1944

Дорогой Владимир,

мы с удовольствием прочли твою книгу о Гоголе. Есть места просто блестящие: обличение пошлости — безукоризненно и очень важно. Вместе с тем мне все же кажется, что в кое в чем ты, против обыкновения, поверхностен и превратен. Я написал на твоего «Гоголя» рецензию в «Нью-Йоркер», {113} где (коль скоро я так и не дождался от тебя корзины с цветами) как следует тебя побранил. Это, впрочем, была не настоящая рецензия — настоящих в «Нью-Йоркере» не печатают. Хочу как-нибудь пройтись с тобой по всей книге и обсудить ее во всех подробностях. В одном, по-моему, ты должен обязательно повиниться; я имею в виду твое весьма странное заявление, будто Пушкин ничем не мог помочь Гоголю потому, мол, что речь тут не может идти о влиянии; именно это слово — влияние— ты употребляешь. Даже если бы Пушкин не был — вопреки тому, что ты пишешь, — иногда очень близок к Гоголю (в Медном всаднике, Пиковой даме и, с чем ты и сам согласился, когда мы об этом с тобой говорили, в Истории села Горюхина), он отличался исключительным разнообразием и широтой своих литературных интересов. Вне всяких сомнений он был тем самым человеком, который мог подбрасывать Гоголю идеи. Его отношения с другими писателями — например, с Мицкевичем — свидетельствуют о всегдашней готовности Пушкина к сопереживанию. И потом, разве такие пьесы Мольера, как «Мизантроп» и «Дон Жуан», однозначны? Верно, Мольер — не поэт, как Гоголь, но ведь и эти пьесы — не булка с сосиской. Ты прояснил мне несколько мест, которые я не сумел оценить по достоинству: клички игральных карт, например, или историю про поручика, который беспрестанно примеривает новые сапоги. История с этим поручиком поначалу меня озадачила. Потом только я понял, что делает он это без всякой для себя выгоды; но прелесть этого эпизода я оценил, лишь прочитав твою книгу.

Мы тут общаемся с Челищевым, {114} который нам полюбился. Гоголь тоже ему очень близок, и говорит он о нем примерно то же самое, что и ты. Он, однако, сказал мне, что считает Вия одним из его величайших произведений, и я с ним согласен. Ты, на мой взгляд, довольно своевольно многое в творчестве Гоголя отвергаешь. Я сейчас читаю Вечерам готов с тобой о них поспорить. Привет Вере. Скучаем без вас.

Всегда твой

Эдмунд У.

11 октября 1944

Дорогой Кролик,

убил месяц, готовя для публикации первую часть моей книги про бабочек, и очень намучился с рисунками. Сегодня рукопись уходит в типографию, а между тем деревья — вперемежку зеленые и ржаво-коричневые, как гобелены. Enfin c'est fait. [86]Лет 25 эта книга будет служить необходимым и даже незаменимым подспорьем, после чего какой-нибудь другой субъект докажет, как я был неправ. В этом вся разница между наукой и искусством. <���…>

Твоя статья о детективах {115} мне очень понравилась. Разумеется, Агату читать невозможно — но вот Сэйерс, {116} которую ты не назвал, пишет хорошо. Почитай «Преступление дает о себе знать». Твое отношение к детективам поразительным образом схоже с моим отношением к советской литературе, так что в целом ты совершенно прав. Надеюсь, что в один прекрасный день ты изучишь литературу советского молодняка за четверть века, и тогда я буду с исключительным удовольствием наблюдать за тем, как колики и рвота придут на смену легкой тошноте, которую ты ощущал, читая нижеследующие перлы: «Лицо его было непроницаемым и чуть рассеянным, каким оно бывало всегда, когда у него пробуждался (просыпался) интерес», «С долю секунды девушка, не отрываясь, смотрела на долговязого с трубкой» (Р. Т. Скотт «Бомбейская утка»), «Высокий следователь слегка пожал плечами» (там же), «Завтра в девять у нас состоится короткое дознание, весьма, уверяю вас, неформальное… вас оно наверняка позабавит, мистер Робб», «Он откинулся на стуле, сложив кончики пальцев, чуть нахмурившись и погрузившись в мысли, о сути которых догадаться было невозможно», «Нет, — быстро сказал Робб, — убийство было совершено ровно на 22 минуты позже», «Я говорю с дядей Луисом? — без труда догадалась она. — А я — с его племянницей, — отозвался он» (Эрнест Брамах), «Добрый вечер, мистер Келтон, — сказал капитан полиции. — Дело, увы, обстоит не лучшим образом» (Ричард Коннелл «Укус шмеля»), «А ваш второй пистолет?» — «Это самый заурядный пятизарядный автоматический пистолет американского производства. И лежит он в боковом кармане серого костюма, который висит в моем шкафу» (там же).

А вот истинные жемчужины моей коллекции — обрати внимание на прелестные совпадения:

Я уставился на него в полном замешательстве. «Вы хотите сказать…» — начал было я. «…что ее никто и не думал убивать», — закончил за меня он.

Он выхватил вышеозначенную фотографию и швырнул ее в лицо потрясенному инспектору. «Бирсфорд! Бирсфорд убийца своей собственной жены».

Я внес правку и вернул Лафлину корректуру Пушкина — Лермонтова — Тютчева. {117} «Превратности времен» {118} проданы Уиксу. Ужасно хотел бы тебя повидать.

В.

36 Виста-плейс

Рэд-бэнк, Нью-Джерси

19 января 1945

Дорогой Владимир,

ты наверняка очень обрадуешься, узнав, что я принялся за твои русские сочинения и в данный момент с огромным удовольствием читаю Машеньку. Некоторые сцены очень хороши, например, первая, где они застряли в лифте, а также то место, где он узнает самого себя в кинематографе. Правильно ли я понял, что Людмила отдается Ганину на полу таксомотора? Не думаю, чтобы у тебя был подобный опыт, — иначе бы ты знал, что такого не бывает.