Дмитрий Бобров - Записки военнопленного

Рядом расположилась пёстрая компания адвокатов. Семеро представляли интересы подсудимых, а сидящий чуть в стороне восьмой — потерпевшего. Неудивительно, что это был, по-видимому, соплеменник Гаспаряна носивший фамилию Петросян, однако и защита наполовину поддерживалась неславянами. Особенно выделялся адвокат Адалашвили — высокий представительный грузин в чёрном костюме и при галстуке. Участие в нашумевшем процессе над «Шульц-88» предоставило ему хорошую возможность давать продолжительные интервью пред объективами телекамер, и в последующем я часто видел его не только в суде, но и по телевизору. Ещё моё внимание привлекла адвокат Барамия — уже немолодая, худощавая уроженка Кавказа с застывшей на лице неприятной маской. О подобном выражении лица Харуки Мураками писал, что оно возникает у многоопытного музыкального критика слушающего фортепьянную сонату Скрябина.

— Прошу всех встать! Суд идёт! — громко провозгласила секретарь и из судейской комнаты вышла вершительница моей судьбы федеральный судья Татьяна Жданова. Это была ещё молодая, не более тридцати восьми лет женщина в своём внешнем облике не обнаруживающая ничего отталкивающего. Открытое доброе лицо, густые каштановые волосы — она была, безусловно, красива, хороша той нежной материнской красотой, которая озаряет иконописные лики Богоматери держащей на руках младенца Христа.

Поскольку среди подсудимых есть несовершеннолетние, Жданова объявила о закрытом режиме процесса. — На закрытых судах имеют право присутствовать только представители сторон, подсудимые и их близкие родственники, потерпевшие, а также работники суда — секретари и судебные приставы. — Началось изгнание любопытствующих зрителей успевших оккупировать все свободные места. Одни покинули зал добровольно, тогда как некоторые смешались с родственниками и затаились. Принудив каждого встать и объяснить свой статус, Жданова быстро выявила несколько проныр-журналистов делавших вид, что решение о закрытом режиме процесса к ним не относится. Последние нелегальные зрители — два мордатых мужика в чёрных кожаных куртках, изрядно всех удивили. На предложение представится, мордовороты ответили, что они от общественности.

— А из какой вы общественной организации? — спросила Жданова.

— Из той, где состоят подсудимые парни, — прозвучал неожиданный ответ.

Агенты в штатском дружно зашевелились.

Судебное заседание началось.

— Ленинским федеральным районным судом Адмиралтейского района Санкт-Петербурга, под председательством судьи Ждановой, рассматривается дело по обвинению подсудимых Боброва, Мадюдина, Вострокнутова, Буторина, Баталова, Втюрина и Ражева в совершении преступлений по статьям 282 (прим.1) ч. 1, 282 (прим.1 ч.2), 282 ч.1, 282 ч.2, 280 ч. 1, 280 ч.2, 150 ч.4 УК РФ, — скороговоркой проговорила Жданова и менее официально добавила:

— Давайте проверим явку. Все ли у нас в сборе?

Тут встал адвокат Дмитрия Баталова с заявлением, что его клиент отсутствует, потому что призван на срочную службу в вооружённые силы, в настоящее время направлен на Северный Кавказ, что подтверждено представленными адвокатом справками. Ссылаясь на уголовно-процессуальный кодекс, разрешающий прекращение уголовного преследования в связи с изменением обстановки, адвокат подал ходатайство о снятии с Баталова обвинений.

— Ушёл в армию, находясь под подпиской о невыезде? — недовольно сказала Жданова и на секунду задумалась.

— В связи с неявкой подсудимого Баталова, принимается решение о переносе судебного заседания на 1 апреля 2004 года.

Едва начавшись, сегодняшний суд уже завершился, повторяя ситуацию характерную для всего российского судопроизводства. Конституция России, в отличие от цивилизованных стран не гарантирует быстрого правосудия обвиняемым в тяжких преступлениях, и люди юридически невиновные часто по пять и более лет пребывают в тюрьмах, ожидая приговора. Ограничений по срокам содержания под стражей для них не существует. Бесконечные переносы судебных заседаний бывают, как сегодня, вызваны относительно объективными причинами, а по большей мере происходят из-за перегруженности судов делами, безответственности судей и различных накладок, возникающих при работе неповоротливой российской судебной системы.

Обратная дорога заняла около девяти часов. До шести я глупо сидел в конвойке или пытался заснуть лёжа на жёсткой деревянной скамейке. В шесть приехал автозак, и я отправился в изнурительное трёхчасовое путешествие по судам и следственным изоляторам, причём Кресты, наверное, по «закону подлости» снова значились последним пунктом прибытия. Как назло автозак загрузили просто невообразимо большим количеством арестантов и почти все везли большие баулы. Со всех сторон сдавленного вещами и людьми, в кромешной темноте меня везли по питерским улицам на машине трясущейся так, будто она мчится по прифронтовой полосе, спасаясь от вражеского обстрела. По приезду в Кресты опять был собачник, всего лишь на сорок минут, но при этом уже не такой свободный, как утром, а набитый людьми так плотно, что мы стояли плечом к плечу, образуя единую страдающую от тесноты биомассу.

До своей камеры я добрался почти полумертвый, и вяло, отвечая на вопросы сокамерников, немедленно завалился спать. Моих сил хватило только на один короткий звонок подельнику Максиму Ражеву.

— Почему ты выглядел на суде таким уставшим? — спросил меня Максим.

— Не дай Бог тебе узнать это на своей шкуре, Макс! — ответил я, чувствуя, как тело становится невесомым.

Утром я проснулся бодрым и отдохнувшим. Вчерашние волнения остались в прошлом, впереди — две недели спокойного существования…

Обычный тюремный день. Первые движения начинаются в пять: где-то открываются и закрываются тяжёлые двери — сотрудники выводят судейских зэка. Их ждут собачники, автозаки и тягомотина судебных заседаний, а я могу наслаждаться снами и дальше.

Примерно около шести с галереи раздаются неясные стуки, сменяемые скрипом несмазанных колёс. Это рабочие баландёры притащили пятидесятилитровые алюминиевые бидоны с завтраком и теперь на скрипучих четырёхколёсных тележках развозят его по камерам. Баландёр подгоняет тележку к двери, открывает кормушку и спрашивает: «Завтракать будете?» Если в ответ звучит «да», рабочий большим черпаком наполняет передаваемые ему через кормушку ёмкости. На завтрак обычно подают кашу: плохо проваренный неочищенный овёс или дурно пахнущую сечку. Следом к кормушке подходит ещё один баландёр несущий деревянный лоток с белым, а точнее серым хлебом местного тюремного производства. Третий рабочий отмеряет спичечным коробком сахарный песок — по тридцать грамм в сутки на человека. Считается, что один коробок это и есть примерно тридцать грамм. После завтрака на корпусе тихо. До утренней проверки арестанты спят.