Дмитрий Бобров - Записки военнопленного

— Постеснялись бы при даме выражаться! — сказала Люська, некстати вспомнив о своей причастности к нежному полу.

— Это ты то дама, собака облезлая? — засмеялись ей в ответ матерящиеся бичи.

— А вы то что, мужчины? — Ханыги, бля! — произнесла Люська роковые для себя слова.

Простить такое оскорбление они не смогли и, накинувшись на нее, задушили, скинули труп на пол и продолжили пить.

Ночью самый трезвый и относительно твердо стоящий на ногах пьяница вынес мёртвое тело во двор дома, намереваясь закинуть его в мусорный контейнер. Однако, как выяснилось уже через несколько часов, ослабевший от многолетних возлияний ханурик не смог забросить труп во внутрь бака и кинул его сразу за помойкой. В итоге водитель приехавшей под утро мусороуборочной машины обнаружил мёртвое тело и незамедлительно обратился в милицию.

Оперативно-розыскные действия по обнаружению убийц заняли от силы пару часов. Ясно было, что покойница являлась асоциальной личностью и, подключив к расследованию местного участкового, опера РУВД мгновенно получили адреса всех проживающих поблизости люмпен-пролетариев. По горячим следам вышедшим на убийц оперативникам не оставило большого труда их расколоть — то есть добиться признания. Для этого не понадобилось прибегать к пыткам, психологическому давлению или сложным логическим комбинациям на допросе — дрожащие от похмелья ханурики сами всё рассказали операм, как только им вручили немедленное вознаграждение за сотрудничество со следствием — пол-литровую бутылку водки.

Так было совершено и раскрыто, на мой взгляд, абсолютно бессмысленное преступление по статье 105 часть 2 УК РФ — убийство, совершённое группой лиц, наказуемое в диапазоне от восьми лет лишения свободы, вплоть до пожизненного заключения. Убеждая себя в наличии многих смягчающих обстоятельств, он рассчитывал получить меньше меньшего, чему слабо верилось, да и не интересовала меня ни капельки будущее этого человека. Вряд ли ему было суждено когда-нибудь вырваться из властного круга притяжения исправительной системы.

Признаюсь, что, слушая, в общем-то, бесхитростный рассказ я с немалым трудом разбирал услышанное. Смысл постоянно куда-то ускользал от меня, теряясь среди бесчисленных отступлений и ответвлений. Лексика рассказчика была в таком изобилии насыщена русским матом и жаргонизмами, что временами приходилось буквально интуитивно догадываться, о чём он говорит. Нарушенная дикция и неправильные смысловые связи превращали его речь в почти недоступную моему пониманию абракадабру. К счастью, наше общение в дальнейшем свелось к минимуму, ввиду полнейшего отсутствия каких-либо общих точек соприкосновения интересов.

Говорить нам было совершенно не о чем, и всё же я сполна ощутил вторую после некомфортабельных бытовых условий негативную сторону заключения — вынужденное нахождение в тесном сообществе с людьми вызывающими отвращение. Хотя я всегда сочувствовал жертвам социальных болезней, непосредственный контакт с ними — дело малоприятное. Издалека — можно пожалеть, например, наркозависимого, но попробуйте пожить с ним вместе в течение хотя бы недели и вами овладеют совсем другие чувства. Новая среда, в основном состоящая из человеческих отбросов, стала неиссякаемым источником моральных страданий доводящих меня до настоящей мизантропии. Ещё никогда я так сильно не ненавидел людей. Лишь постепенно я научился казаться бесстрастным: подобно учёному в интересах науки исследующему что-то омерзительное, я старался не давать воли эмоциям, быть предельно корректным в общении и внешне дружелюбным. Но, конечно, стать совершенно «своим» в среде заключённых, несмотря на все мои карнегианские ухищрения, я не смог, ведь разница между мной и массой преступников была им очевидна.

Медленно потянулись мои дни в неволе. Ежедневные передачи от матери помогли не чувствовать голода, холод был куда важной проблемой. Ночами температура приближалась к минусовой, и изо рта шёл белесый пар. Не было ни одеяла, ни матраса; спать приходилось в одежде, скрючившись в позе эмбриона на вросших в железобетонное ложе досках. Я ждал этапа на «Кресты» и понемногу погружался в свойственное всем зэкам напряжённое и беспокойное состояние вечного ожидания — ожидания каких-то изменений и событий, ожидания передач и писем, свиданий с родными, банных дней, судебных заседаний и этапов, приговора, отправки на зону и пока что неопределённо далёкого счастливого дня освобождения. Арестовали меня в пятницу, и поскольку по выходным дням конвойная служба не работает, в КПЗ мне пришлось провести около трёх суток. В камере нашлась ободранная книга Александра Дюма «Анж Питу» и я с удовольствием посвятил своё время чтению. Одна из глав неоконченного произведения знаменитого французского писателя описывает штурм Бастилии — печально известной парижской тюрьмы для государственных преступников. Восставший народ захватил Бастилию, освободил заключённых в ней узников и полностью разрушил тюрьму ставшую символом тирании правящего класса. О, как сопереживал я узникам после многих лет бессрочного заточения получившим свободу! Как завидовал их нежданному счастью!

В понедельник вечером дверь с лязгом открылась, и меня назвали с вещами на выход: приехал конвой. Конвоиры надели на меня наручники, предупредили о том, что в случае попытки бегства они имеют право стрелять на поражение, — конвойный вытащил из кобуры ПМ, дослал патрон в ствол и убрал обратно, — в окружении четверых конвоиров я вышел на улицу и забрался в автозак.

На страницах книги «В круге первом» Александр Солженицын иронизирует над автозаками времён И. Сталина. Перевозящие заключённых автомашины НКВД были украшены надписями «МОЛОКО», «ХЛЕБ», «МЯСО» и таким образом замаскированы под развозящие продовольствие фургоны. На современном российском автозаке уже нет таблички «МЯСО», но этим в основном и ограничиваются произошедшие изменения. Стандартный автозак окрашен в серо-синий цвет, прекрасно гармонирующий с формой сотрудников МВД. Надписи указывающей на то, что грузом автомобиля являются зэки, отсутствуют и тысячи неприметных фургончиков, не привлекая к себе особого внимания, ежедневно развозят заключённых по тюрьмам, судам, камерам предварительного заключения и исправительным колониям. Внутри автозака имеются: одиночная камера (так называемый «стакан»), куда сажают преимущественно арестованных женщин и два больших отсека, в каждом из которых вдоль стен тянутся узкие лавки. Из-за отсутствия адекватной вентиляции и отопления, летом в машине жарко и душно, зимой — невыносимо холодно. Окон и освещения в помещениях, где находятся арестанты — нет, и они сидят обращённые лицом друг к другу в полумраке, а иногда и в полной темноте. Часто в отсеки загружают по десять и более человек — больше, чем может поместиться, тем более что многие везут с собой объёмистые баулы и сумки с личными вещами. Темнота и теснота, жара и холод — превращают поездки на автозаках в незабываемое приключение на грани со стрессом. Спасаясь от уличных пробок, водители конвойных машин стремятся поддерживать быстрый и маневренный стиль вождения без соблюдения дорожных правил и от каждого резкого поворота или торможения плотно спрессованная масса заключённых подлетает к потолку, бьётся о стены, исторгает крики и ругательства.