Иван Черный - Данные достоверны

Я сразу насторожился:

— Как ее зовут?

— Матрена Мицкевич. Вдова. Мыкает горе с двумя сыновьями.

— Ребята большие?

— Нет. Одному лет восемь, другому, кажется, около тринадцати.

— И что же? В открытую Матрена вам печет?

— Конечно нет. Печет по ночам. И наши бойцы по ночам к ней приходят. Заберут хлеб — и обратно.

— Знает она об отряде?

— Ничего конкретного. Но догадывается, что помогает партизанам.

— Есть у нее поблизости родня?

— Не знаю, — сказал Линьков. — Но человек она, видно, хороший. Советский человек.

Григорий Матвеевич глянул на меня, чуть прищурился:

— Загулялись мы. Домой пора. Веди-ка на базу, капитан.

Следуя за Линьковым, я не очень внимательно примечал дорогу, надеялся на Батю. А он, кажется, решил проверить, какой из меня может выйти лесовик.

Ну что ж.

Я стал искать дорогу. Сориентировался по заходящему солнцу, пошел медленно, стараясь вспомнить места, по которым проходили.

И долго не мог вывести на прямую тропу.

— Ладно уж, — сказал Линьков. — Так до ночи ходить будем.

Он довольно быстро вывел меня к запомнившейся замшелой колоде.

— Отсюда направо! — обрадовался я.

— Ага, — буркнул Линьков. — Вспомнил... Но поучиться в лесной академии еще не мешает, капитан.

— Поучусь, — сказал я.

Первый день на партизанской базе Линькова близился к концу. Чувствовал я себя не очень уверенно.

[36]

Разведчиков предстояло подбирать и готовить, связь с местным населением — нащупывать...

«Матрена с хутора близ Милевичей... — думал я. — Моя первая и единственная нить... Куда-то она выведет?».

За парашютным шелком землянки нахально бегали мыши.

Под мышиный писк и шорох я и уснул.

Прошло несколько дней. Живя на центральной базе, посещая заставы, я приглядывался к партизанам, заговаривал с ними, пытаясь выяснить, насколько хорошо знают люди обстановку в ближайшем районе, стараясь угадать среди них будущих разведчиков... Это первое поручение Григория Матвеевича Линькова занимало все мое время.

Совершенно так же, как в любом другом деле, в деле разведки вражеского тыла могут работать люди с различными склонностями, характерами, вкусами; люди, весьма отличные друг от друга по жизненному опыту, образованию, даже по способностям.

Это, как всегда и везде, предопределено самой организацией дела.

Сдержанность и дисциплинированность, — пожалуй, самые необходимые качества для разведчика.

Самовлюбленный, болтливый, расхлябанный человек для работы в разведке не подойдет, имей он хоть семь пядей во лбу...

Еще в ночь приземления на Булевом болоте я заметил среди набившихся в командирскую землянку людей крепкого человека лет тридцати пяти, малоразговорчивого и, видимо, очень спокойного.

На следующий день Линьков познакомил нас.

— Якушев Федор, — баском назвался партизан, подавая темную, твердую, как дерево, руку.

— Был комиссаром в отряде Заслонова, — пояснил Григорий Матвеевич. — Начинал осенью сорок первого под Оршей. А в апреле пожаловал к нам...

Чувствовалось, Линьков относится к Якушеву с доверием и благожелательностью.

— Ты, Федор Никитич, расскажи капитану Черному

[37]

о себе... Можешь быть абсолютно откровенным, — добавил он.

Якушев потер подбородок, помедлил.

— Значит, так, — начал он. — Перед самой войной, в мае сорокового года, назначили меня заместителем начальника политотдела Минского отделения Западной железной дороги...

— Вы потомственный железнодорожник? — перебил я.

— Нет. Родители крестьянствовали... О Стодолище слышали? Ну — под Смоленском? Вот там наша деревня недалеко — Березовка... До двадцать второго года и я в деревне жил. А как поступил в Рославльский механический техникум путей сообщения, так и пошел по одной колее.

— Ясно... Вы говорили о мае сорокового года.

— Да... Поработал я, стало быть, заместителем начальника политотдела до января сорок первого, и направили меня на курсы политуправления НКПС при Ленинградском институте железнодорожного транспорта. А как война началась — обратно в Минск. Только Минск уже захвачен был, и пришлось осесть в Орше. Тут меня сразу — бах! — начальником политотдела Оршанского отделения дороги... Отсюда уже последним эшелоном мы, железнодорожники, выбирались в Вязьму. Как сейчас помню, тринадцатого июля, в двадцать три часа тринадцать минут. Немец уже на станцию врывался...

— Значит, повезло.

— Не больно повезло. Ехали мы в Смоленск, а доехали только до Присельской: дальше по дороге, в Ярцево, фашисты десант выбросили.

— Как же вы?

— Да как. Паровоз взорвали, имущество сожгли, а сами пешим порядком, отдельными группами — к Вязьме.

— Почему группами?

— Да в эшелоне-то тысячи полторы человек было. Разве такой махиной под бомбежками двинешь? А группами почти все благополучно добрались.

— Понятно.

— В Вязьме политотдел Западной дороги и поручил мне подбирать людей для выполнения заданий в тылу врага. Из коммунистов Вяземского узла, конечно. А потом, уже в сентябре, Смоленский обком ВКП(б) назначил меня комиссаром отряда к Константину Сергеевичу Заслонову...

[38]

Слушать Якушева было приятно. Была в нем подкупающая неторопливая обстоятельность, свойственная людям, привыкшим много и упорно трудиться, знающим, что спешка — плохое подспорье в серьезной работе.

— А к Линькову вы как попали?

— Узнав, что в отряде Заслонова много железнодорожников, Григорий Матвеевич попросил передать людей в его отряд. Мне в Оршу нельзя было, вот я с апреля 1942 года и стал партизаном у Бати.

Во главе групп подрывников Якушев ходил под Борисов и Молодечно, взрывал железнодорожные пути и эшелоны врага, принимал участие в стычках с немцами.

На личном счету Федора Никитича было восемь вражеских эшелонов, а всего он выходил на диверсионные задания шестнадцать раз.

Если учесть, что для выполнения иного приказа приходилось покрывать расстояние в сто — двести километров, то читатель может легко представить, сколько километров по тылам врага прошел отважный коммунист.

Рассказ Федора Якушева произвел на меня сильное впечатление.

И не только описанием боевых событий, диверсий.

Впечатление производила сама манера рассказа.

Федор Никитич не был златоустом, не умел и не любил громыхать фразой. Говорил он спокойно, ровно, сдержанно.

Но вдруг внезапная усмешка освещала его широкое лицо или прорывалась в ровном тоне нотка гнева — и все рассказанное сразу обретало какую-то особую значимость, весомость...

И еще одно обращало на себя внимание в рассказах Якушева: наблюдательность, знание людей, понимание человеческих чувств, трезвая оценка деловых качеств товарищей.