Евгения Фёдорова - И время ответит…

В январе этого года в Витебске, при «вспышке волнений» на каком то заводе, было убито двое рабочих. Их похороны вылились в настоящую демонстрацию. Многие из городской интеллигенции примкнули к траурной процессии. Мой отец, в том числе. Возмездие последовало незамедлительно. Отец оказался в ссылке, в городе Вологде.

Ссылка эта была мало похожа на ту, в которую без малого через пятьдесят лет отправилась я, в низовья сибирской реки Енисей. Во-первых, отец не ехал никакими этапами. Ни в каких тюрьмах не сидел. Он ехал с семьей, со всеми своими детьми, с женой, и даже с прислугой, к которой домашние все привыкли и расставаться не хотели. А сама Пелагеюшка тоже охотно согласилась сопровождать господ на новое место жительства. В товарных вагонах везли мебель, разные вещи и музыкальные инструменты. Даже телескоп «ехал в ссылку», как шутили в семье. А во-вторых, отца не лишали званий и даже его должности: он переводился из Витебского губсуда в Вологодский губсуд. Но делал это не по собственному желанию, и согласия его никто не спрашивал.

Друзья из Витебска, провожая его в столь далёкий путь — ведь Вологда эта была «Вона где», где-то на крайнем Севере, и давно была известна, как место политических ссыльных, (хоть и была губернским городом!), подарили отцу на память золотой сувенир в виде книжечки, где на трёх золотых страничках стояли их имена и фамилии. А на обложке из белой эмали красовался символ справедливой Фемиды. (Как сейчас вижу эту книжечку, — я так любила играть ею, сидя у отца на коленях!). Впоследствии этот золотой сувенир сыграл важную роль в жизни моей мамы, но об этом после.

…Итак, они оказались в Вологде, опять в большой (как рассказывала мама) квартире, где все благополучно разместились, и где, в сентябре 1906-го года так же благополучно появилась на свет и я.

Срока ссылки отцу указано не было. Но уже в следующем году была объявлена амнистия, и он мог уехать из Вологды на все четыре стороны и поселиться где угодно, кроме «сорока больших городов». (Как возмущалась мама!).

Отцу хотелось на юг. И мы всей семьей двинулись в солнечный и жаркий город Херсон, — тоже губернский. Там отец опять стал работать в губсуде и там прошло моё детство до самой революции.

…В Вологде я больше не жила и видела её только раз в жизни, в 1964-м году, когда плыла на Грузовом судне из Измаила на Дунае — в Архангельск. Мой старший сын, Станислав — (Стив), был капитаном на этом судне, а я была гостьей.

Наш путь проходил по Двине мимо Вологды. Мы пришвартовались к причалу, и пока судно заправлялось водой и продовольствием, мы с сыном успели обежать несколько улиц города. К сожалению, он и тогда был мало похож на город, тем более — на областной. Но это была моя родина…

В Херсоне наша семья прожила почти до самой революции, и там прошли мои самые лучшие детские годы. Но там же, в Херсоне, кончилась благополучная, налаженная, замужняя жизнь моей мамы. Мы потеряли самого дорогого нам человека, благодаря которому наша жизнь была обеспеченной и по настоящему счастливой…

Шёл 1916 год. Май месяц перевалил за середину. Для Херсона и Одессы это вовсе не весна — это уже начало жаркого южного степного лета. Трава в степи начала выгорать, ковыль потерял свой блеск, а воды в нашем маленьком Ингульце уже осталось чуть-чуть. Речку можно было перейти вброд, не замочив колен.

Но в этом году погода вела себя как-то странно: вдруг задувал северный холодный ветер, облака неслись низко над землей, становилось неуютно и скучно. В саду раскачивались ветви акаций, давно уже отцветших; чтобы выйти в сад, надо было надевать пальто, — ну а что за игры и беготня В пальто? Дома тоже было неуютно, и мы с братом Никой слонялись по комнатам, как неприкаянные. Мама была занята на кухне. Папа уже несколько дней был в отъезде по делам — в Одессе, и мы ожидали его приезда со дня на день. Ничего не хотелось делать.

В этот день, как мы узнали потом, на Черном море ходили большие волны с белыми гривами. Погода была штормовая — 9 баллов. Не 12, конечно, но и 9 — всё же хороший шторм.

Было 19 мая. Из Одессы в Херсон должны были выйти два небольших пассажирских парохода: «Потёмкин» и «Меркурий». На «Меркурии» было 75 человек пассажиров; вероятно, и на «Потёмкине» было столько же, или немного больше.

Как говорили и писали впоследствии в газетах, — порт не должен был выпускать эти пароходы в 9 баллов. Но порт выпустил. Одного за другим, — и с берега люди смотрели, как они уходят в открытое море — один за другим. Впереди шел «Потёмкин».

Это был 1916 год — третий год Первой мировой войны. И Черное море, — на всякий случай, — учитывая возможность немецкого нападения, было заминировано. Мины были установлены в известных местах, обозначенных на специальных картах, и капитаны нашего флота уверенно вели свои суда, далеко обходя опасные места… Но случилось непредвиденное.

То ли из-за сильного шторма, то ли еще по какой-либо другой причине, — одна из мин сорвалась со своего якоря и теперь свободно плыла по воде, и волны «как мячом, играли ею» — так, по крайней мере, описывали это событие херсонские и одесские газеты, «Потёмкин» во-время заметил мину, и удачно сманеврировав, обошёл её. Почему он не подал сигнала «Меркурию», — осталось неясным. А, может, и подал, да было уже поздно.

«Меркурий» налетел на мину, взорвался и пошел ко дну. На все потребовалось лишь две минуты. «Потёмкин», естественно, должен был сразу остановиться и подобрать хотя бы тех, кто оказался в воде и ещё держался на поверхности! Но в шторм спускать шлюпки было рискованно. Как рассказывали очевидцы, на пароходе поднялась паника. Пассажиры потребовали, чтобы капитан вел пароход дальше, поскорей от этого ужасного места, как будто там в волнах плавали еще десятки мин, хотя их нигде не было видно!. И капитан «Потёмкина» подчинился толпе, а может и сам впал в панику, и повел пароход дальше.

Так, по крайней мере, писали в газетах, и так позже рассказывала мама. Из 75 пассажиров «Меркурия» удалось спастись только шестерым… И то, только потому, что взрыв произошёл в видимости берега и ветер в это время был с моря.

Среди спасшихся оказалась одна папина сослуживица, также возвращавшаяся из Одессы в Херсон. Она видела папу на пароходе и позже рассказала маме о его последних минутах.

Вот что она рассказала: «Я только что поднялась из салона, где было немного душно, на верхнюю палубу. Хотя сильно качало и было холодно, и ветрено, но всё же кое-кто из пассажиров на палубе был. Смельчаки, подойдя вплотную к фальш-борту, любовались огромными волнами с белыми гребнями наверху, навстречу которым бесстрашно бросался наш маленький „Меркурий“, зарывая нос и нижнюю палубу в фонтаны брызг и пены, вызывая полуиспуганный полуазартный визг женщин. Одесса еще смутно виднелась, вознесенная на высоком берегу, и кто-то еще рассматривал в бинокль силуэты города. Все крепко держались за свои шляпы, дабы шквал не сорвал их и не сбросил в морскую пучину.